Все хорошо! - Татьяна Белкина

* * *

— Данил дома?

— Нет, звонил, сказал, придет в двенадцать. Петра Налича в «Еверджазе» слушает.

Ольга что-то готовила. По квартире разливался бодрящий запах кардамона, смешанный со сладким удушающим привкусом Ольгиных духов. Я поморщился. Почему-то последнее время роскошные «Живанши», которыми жена пользовалась последние лет десять, стали меня раздражать. Я даже подарил ей «Шанель» на Восьмое марта в надежде, что она сменит тему. Но Ольгу намеками на возьмешь. Я проследовал в ванную. Переоделся. Взял ведро, обстоятельно вымыл ванну и свою обувь, протер пол в прихожей. Начистил до блеска ботинки и удалился в кабинет. На полках успокаивающе поблескивали выцветшей золотой вязью тома Брокгауза и Эфрона, скромно строились в ряды труды философов и историков, призывно улыбались благополучные портреты на мягких обложках новых английских книг, купленных Ольгой в «Вотерстоунз» на Пикадилли. Я взял Джулиана Барнса, прошлогоднего нобелевского лауреата, — книжка называлась «The Sense of Ending» — «Ощущение конца», — открыл наугад и прочитал: «Что я знаю о жизни, я, проживший ее с такой осторожностью? Не проигрывая, но и не выигрывая, просто позволяя жизни случаться? С великими амбициями, неосуществимость которых я слишком быстро признал? Я, всегда плативший по счетам и приятный для окружающих? Я, для кого слова экстаз и отчаяние давно стали лишь словами? Я, избегавший всякой боли и называвший трусость талантом выживания?»[5]Книжка выпала из рук. Ольга стояла рядом и смотрела на меня профессиональным взглядом психиатра.

— Ужинать будешь? Я тебе баранину приготовила, как ты любишь, с кардамоном.

Есть не хотелось, но, «приятный для окружающих», я понимал, что Ольга, простояв на кухне не меньше часа, будет задета, если сказать правду. Я поднялся, обнял жену и привычно ткнулся носом в подтянутую щеку. Ароматная вонь пробила заложенный нос, я отчаянно чихнул.

— Будь здоров.

Ольга заботливо, как ребенку, вытерла всегда готовой салфеткой мой хлюпающий нос и, словно воспитательница в детском саду, взяла за руку и повела за стол. Я не сопротивлялся. Что уж теперь. Я взял вилку в левую руку, нож в правую, постелил на колени салфетку, убрал локти со стола и спросил:

— Оля, зачем ты это делаешь? Зачем мы все делаем это? Что это, массовый психоз, трусость, эпидемия Альцгеймера?

— О чем ты, милый? Мясо остынет, ешь, я старалась очень. А про остальное не думай. Ты же историк. Все пройдет. И это тоже пройдет. Какая разница, поедет твой автобус или нет. Что, результаты голосования от этого изменятся, или митинг не состоится? Все, что случится, — твой раскоп закроют, финансирование сократят, да и тебя тоже. Может, это и не страшно для такой героической личности, но того, что Данька без стажировки останется, а может, и без перспективы хорошего образования и карьеры там, я допустить не могу. Ты же умный человек, любые стратегии, которые работают, надо использовать. Так что истерику прекрати и ешь.

Кусок не лез в горло. Титаническими усилиями я запихал в себя половину восхитительной бараньей ляжки. Бутылка отличного кьянти из лондонского дьюти-фри облегчила задачу. Стало легче.

— Может, все-таки возьмем собаку? — нерешительно предложил я, вспомнив Гумбольдта, и свежий запах молодых льняных волос на миг перебил настырные «Живанши».

— Я подумаю, — устало сказала Ольга и посмотрела на часы. Данил опаздывал на пять минут. — На, Берна[6]перечитай. — Ольга подвинула поближе заранее заготовленный бестселлер американского психолога.

Дверь открылась, сияющий Данька в новой кожаной куртке и красной толстовке замаячил на пороге.

— Гитар, гитар, гитар, кам ту май будуар… — Танцуя он прошелся по кухне, чмокнул мать, хлебнул вина из моего бокала и направился было к себе.

— Как прошел день рождения? — зачем-то спросил я.

— Все круто. А ты чего в универе не был? Вчера больной пришел, а сегодня здоровый не явился. Анька переживала, спрашивала, что случилось.

— Что за Анька? — с картинно-добродушным любопытством поинтересовалась Ольга.

— Классная девчонка с исторического, правда, на политике повернутая. Кстати, мам, я в Москву в воскресенье с ребятами еду, ты не против?

Ольга вопросительно посмотрела в мою сторону.

— Я слышала, что третий курс не едет. Или я что-то не так поняла?

— А я с ребятами, мы сами по себе. Музей Советской армии хотим посетить.

Данька заговорщицки мне подмигнул. Я не вернул подачу.

— Третий курс не едет, а Данил едет. Со мной, в автобусе в тринадцать ноль-ноль от главного корпуса.

— Ты чего, пап? Мы же договорились? Я ребятам обещал, железяка. Аньке этой твоей, я за связь отвечаю и гитару несу.

— Ситуация изменилась. Приказ ректора. Будем патриотизм воспитывать.

— Нет, Дима, Денис с тобой никуда не поедет, — встряла Ольга. — Он мне здесь, в избиркоме, нужен, с компьютерами поможет, видеокамеры настроит. Я Борису Михайловичу сама позвоню.

— Вы чего, родители, вина перепили? С какой это стати вы за меня решаете? Я же сказал, еду с ребятами, и меня эти ваши компьютеры с патриотизмом вообще не колышут.

— Нет уж, дорогой, пока мы за тебя отвечаем, твои расходы оплачиваем, от армии отмазываем, будь добр, выполняй предъявляемые требования, — жестко ответила Ольга.

— Ты, мам, меня в ванной закроешь или как? А ты, пап, тайком через вентиляцию вытащишь и в автобус упакуешь? Ну давайте, попробуйте!

— Кто-то вроде в Германию осенью собирался? Так вот, учти: не едешь со мной в автобусе, значит, и в Германию не едешь!

— Да вы совсем с катушек слетели! Достали уже все! Мне вообще все пофиг — эти ваши Дутин, Косолапое. Да хоть Шикенгрубера выбирайте, мне все равно. Я сколько помню себя, столько же физиономии эти на плакатах. Они — как слякоть весной или пыль летом. Мне от них ни жарко ни холодно. Мне и на других тоже плевать, хотя, конечно, обидно, когда тебя за бандерлога держат. Я бы вообще никуда не попер, далась мне эта Москва. Я бы лучше интернет поковырял или в зал сходил. Но мне на Аньку не наплевать. И на Серегу Мишина, и на Лерку Попову с биофака. Я им железно сказал — еду. Значит, еду. И не надо меня Германией твоей запугивать, хрен с ней. Нас и тут неплохо кормят.

Данька запихал в рот кусок швейцарского черного шоколада «Линдт» и закрылся в ванной.

— Слушай, а ведь он прав, — задумчиво произнес я. — Они ведь и вправду нынешнюю власть как данность воспринимают, как мы Брежнева или съезды КПСС. Может, все к лучшему, может, задумываться начнут.

— Дима, ты с ума сошел. — На обычно бесстрастном начальственном лице Ольги выступили пятна, в глазах стоял ужас. — Дима, ну хоть раз в жизни сделай что-нибудь! Я не переживу, если с ним что-то случится. Он не должен ехать с этим молодняком, там же ОМОН, их как козявок передавят и не заметят. Они же идиоты наивные, в игрушки играют, а тут машина, страшная бездушная машина!