Интимная история человечества - Теодор Зельдин

на свете большей радости, чем взаимная любовь. Он превозносил половой акт как необходимую часть любви, «замыкающую цепочку и позволяющую потоку любви свободно течь в душу».

Но самым оригинальным в Ибн Хазме была его убежденность в том, что любовь важнее всего, потому что она может быть чем-то гораздо большим, чем просто успокоительным средством или личным утешением. Он хотел заново сделать любовь главным переживанием в жизни. Обычно, по его мнению, люди используют слова любви как маски, притворяясь теми, кем не являются, тогда как может быть и наоборот – она становится зеркалом, отражающим, кто они на самом деле. Целью его книги было помочь им узнать, что означают любовные признания и поступки. И он хотел, чтобы смысл был ясен, протестуя против традиции придавать таинственный смысл утверждениям, которые просты по своей сути. Хотя он сам был экспертом, экспертам он не доверял. Его панацеей было общение. Истину, говорил он, следует понимать максимально просто, игнорируя объяснения слишком искушенных ученых мужей. Люди ошибались, усложняя себе жизнь собственным умом. Хотя в приливе сентиментальности он называл любовь «самой восхитительной, самой желанной болезнью», он видел в ней способ самопознания или хотел, чтобы она была частью самоанализа. Он сказал, что его воспитывали женщины, и ему интересно, что они думают. Он влюблялся только в блондинок, поскольку его первой любовью была рабыня-блондинка и он так и не смог полностью забыть ее. Но он мог заинтересоваться другой только «после долгого знакомства и общения». Желание понять душу женщины означало открыть дверь, которую большинство мужчин предпочитали держать закрытой.

Он принадлежал к секте захиритов, которая пыталась упростить ислам для понимания. Главный поэт куртуазной любви в Багдаде Ибн Дауд (ум. в 909 г.), автор эротической антологии «Книга цветка», был сыном основателя этой секты – Дауда Исфаханского. Другой захирит, Ибн Араби (1165–1240), родившийся в Испании, один из самых влиятельных мусульманских мыслителей, говорил, что сам он находился под сильным влиянием нескольких замечательных женщин. В «Толкователе желаний» он раскрыл, к чему может привести понимание женщин, полученное через любовь.

И сердце мое принимает любое обличье –

То луг для газелей, то песня тоскливая птичья;

То келья монаха, то древних кочевий просторы;

То суры Корана, то свитки священные Торы.

Я верю в любовь. О великой любви караваны,

Иду я за Кайсом, иду я дорогой Гайляна.

Вы, Лубна и Лейла, для жаркого сердца примеры.

Любовь – моя сущность, и только любовь – моя вера[8].

Итак, вот пять совершенно разных видов страстной любви, возникших за сравнительно короткое время только в одной части мира. Сексуальное желание, эмоции, фантазии и все, что называется инстинктом, несомненно, можно объединить тысячей других способов. И когда любовь хотя бы на мгновение вознаграждается еще более неуловимым ощущением – уверенностью в себе, она становится не просто личной тайной, но и общественной силой.

Игривость, с которой все началось, ведет дальше простого смеха. Играть – значит давать себе временную свободу от долга и обязательств, добровольно идти на риск и волноваться оттого, что не знаешь исхода. «Притворство» – это осознанный восторг от альтернативных возможностей и признание того факта, что никакая победа не бывает окончательной. Случайно ли то, что глагол win («побеждать») происходит от индоевропейского корня wen, означающего «желать», а глагол lose («терять») – от корня los, означающего «освобождение»? Может ли игра в победу и поражение стать обучением свободе? Испанское слово «победить» (ganar) происходит от готского ganan («жаждать»), а perder («потерять») – от латинского perdere, что первоначально означало «отдавать полностью». Утонченный любовник, не желавший обладать своим идеалом и игравший в поддавки, обнаружил, что, хотя цель бизнеса и войн прозаична – завладеть чем-то, в любви важнее всего игра. Желание играть – одно из условий творчества. Любовь не только не отвлекает от творчества, но и является его ответвлением.

Во всех пяти историях где-то есть незнакомец, что неудивительно, ведь любовь всегда возникает к чему-то странному, уникальному, к тому, кто не похож ни на кого другого, но затем превращается из пугающего в знакомое. В прошлом влюбленные, вероятно, больше всего боялись одиночества, но теперь еще сильнее тревожит ограничение отношений статичными рамками. Жажда новых впечатлений, неизведанного, незнакомого сильнее, чем когда-либо. Так что для создания крепкой самодостаточной семьи уже мало объединить двух изгнанников. Творчество в более широком смысле – вот современное искушение. Увлечение чем-то странным, как и игра, – это шаг к творчеству.

На протяжении большей части истории любовь считали угрозой стабильности личности и общества, поскольку стабильность обычно ценили выше свободы. Еще в 1950-е годы всего четверть обрученных пар в Америке заявляли, что влюблены по уши, а во Франции менее трети всех женщин утверждали, что пережили большую любовь. Сорок лет спустя половина француженок жаловались, что мужчины в их жизни недостаточно романтичны, и хотели, чтобы они хотя бы чаще говорили: «Я люблю тебя». Они сходятся во мнении, что любовные увлечения в современной жизни сложнее, чем в прошлом, но золотой век так и не наступил. В отчаянии многие из них говорят, что относятся к животным и спорту с большей страстью, чем к людям. В России на заре гласности даже среди молодоженов в списке из 18 причин для вступления в брак любовь занимала лишь пятое место. А это значит, что страсть – искусство, которым людям еще предстоит овладеть, а любовь – это незавершенная революция.

На протяжении примерно десяти веков в Европе в основном находили отражение два направления арабской любовной концепции – идеализация женщин и слияние душ влюбленных, – ни одно из которых не может удовлетворить желаний тех, кто стремится понять своих партнеров такими, какие они есть, и продолжать существовать как более-менее самостоятельная личность. Когда-то идеализация казалась рыцарским ответом на непостоянство привязанности, а союз был романтическим решением проблемы одиночества. В обоих случаях любовь служила лекарством, потому что мир переживал ипохондрическую фазу истории, когда доминировало чувство греха, или вины, или стыда, и вечные жалобы на то, что люди неадекватны, неспособны достичь божественного совершенства. Любовь помогала им не хуже и не лучше, чем другие народные средства. После всех этих экспериментов со страстью на протяжении веков она остается такой же эфемерной, а одиночество продолжает расширять границы своей империи.

Мандарин Мартинон не ограничивается возвращением к «романтике» в поисках альтернативы представлениям своих родителей о любви. Социологи, опросившие образованных девушек вроде нее, не могут придумать другого слова, которое полнее выразило бы их стремление уйти от цинизма, стремление к чему-то большему, чем простое удовлетворение, сбалансированная жизнь, иногда приправленная пикантным эротическим соусом. Однако, когда эти девушки говорят: «Мы хотим сделать жизнь прекраснее» и когда они причисляют любовь к одному из искусств, их не интересует искусство репродукции: недостаточно воспроизводить прошлое, когда знаешь, насколько оно мрачно. Они хотели бы изобрести новое искусство любви, и существует множество прецедентов, показывающих, что это возможно.

Однако каждое изобретение требует новых ингредиентов или отказа хотя бы от части старых. Самое устаревшее убеждение, которое давно пора выбросить на свалку, состоит в том, что парам не на кого положиться, кроме самих себя. Это столь же необоснованно, как и убеждение, что современное общество обрекает человека на одиночество. Теперь, когда мальчики и девочки получают образование вместе и устанавливают в школе дружеские отношения, каких раньше не существовало между полами, любовь может принять другие формы. Какими они могут быть, станет ясно, когда мы продолжим исследовать страсти, одну за другой.

Глава 6. Почему кулинария достигла большего прогресса, чем секс

Что происходит с испанской девочкой,