Черного нет и не будет - Клэр Берест

принялась писать после Аварии, был ее, Кристины портрет. И ей было так приятно. Ей нравилось сидеть перед сестрой, которая еще не могла ходить, и позировать. Кристина на холсте получилась невероятно красивой. Фрида говорила: «Напишу тебя в стиле Боттичелли!»

Они сидят в саду, во дворе их синего дома, тут же Кристина десять лет назад позировала в белом платье, в саду, где они девчонками играли в убежище брошенных. Каждая по очереди становилась принцессой, покинутой возлюбленным в темнице (темницей был огромный кедр, что рос посреди патио). Их собственное понимание легенды о Попокатепетле и Истаксиуатль. Принцесса жалобно звала на помощь, а ее возлюбленный воин возвращался и вызволял красотку. Дерево превращалось в убежище брошенных. Да, Кристина – красивая девушка, она знает об этом, она всегда пользовалась большей популярностью, чем Фрида и остальные сестры, она более женственна, формы ее пышнее. На семейных фотографиях Кристина в центре: сладострастная, искрящаяся невесомой нежностью безупречных лиц, а Фрида стоит в стороне, на ней брюки, она необычна, похожа на бесстрашного мальчишку.

Фрида ведет беседы с Диего, со своей болью, спорит с ними и выдвигает требования; но о чем она не говорит, так это о последней беременности, хотя на теле ее все еще остались шрамы. Супруги вернулись в Мексику, и в скором времени Фриде пришлось сделать аборт – врачи снова решили, что ребенка не выносить. Об этом она никому не рассказала, только ей, Кристине, и ни слова Диего. Фрида ей также рассказала о выкидыше, который пережила в Детройте. Кровь, поток крови, кричащая подруга Люсьена, кусочки зародыша, молот, что бьет между ног и выходит через горло, разноцветный потолок и, в конце концов, Диего и его не вызывающая никаких сомнений любезность. Она не сможет родить ребенка. «Все просто, Кристи, отныне я буду спать только с женщинами, не хочу снова оказаться на больничной койке!» Кристина понимает: Фрида хочет шокировать ее, но шокировать кого-то – для Фриды это повод посмеяться, это ее защитная броня; Кристи сходила с ней на аборт, и больше они об этом не говорили.

Недозволительные перешептывания, полные горечи.

– Кристи, я думала, что в Мексике у нас все наладится. Но потом меня осенило. Я надеялась, что Мехико станет своеобразным приворотным зельем. Надеялась, что повстречаю здесь оставленного призрака Диего, который дождался меня. Будто Мексика и США – два измерения в разных галактиках. Уезжая, я бы спрятала своего милого маэстро в шкафу и обложила все нафталином, сохранила бы по крайней мере мексиканского Диего; а когда бы вернулась, увидела его таким же свежим, каким когда-то встретила. Понимаешь, о чем я?

– Думаю, да. Но мне кажется, в шкафу у тебя осталась бы фантазия о твоем маэстро. Но не сам Диего.

– Почему слава в Мексике ему не так важна, как слава в Штатах?

– Фрида, Мексику он уже покорил.

– И меня он тоже покорил, Кристи.

И вот две сестры, ставшие с годами более молчаливыми, сидят в саду отца и пьют кофе с корицей; жёны без мужей, они ищут тень под деревом, убежищем брошенных.

– Кофе слишком сладкий.

– Это ты настояла на корице.

– Я просто хотела напомнить тебе вкус Мексики.

Желто-песочный

Поскрипывающий желтый.

У Диего роман с Кристиной.

У Кристины роман с Диего.

Фрида не знает, какой из двух вариантов выбрать.

Солнечно-желтый

Яркий оттенок желтого, кричащий, ослепляющий.

В квартире полно народу, двери открыты семь дней в неделю! Приглашены все: одетые с иголочки щёголи и бедняки, ворчуны и поэты; чтобы Фрида впустила тебя, нужно всего лишь залпом осушить стакан. Выпей мескаль, и дверь откроется. Теперь, güey[91], ты часть семьи. Фрида пьет по-черному, пьет, чтобы смазать контуры. Она известна, ее все обожают, потому что она самая чокнутая; когда приходит ночь, в балагане такое веселье начинается, ей больше не больно. Нога, спина, влагалище, голова – отдаленные континенты ее тела, промокшие еще на заре. Ты хочешь, чтобы я была легкой, словно колибри, и ты прав, mi hermano[92], меня ничто не держит. А ты знаешь, что колибри не умеет ходить, что это единственная птица, которая летает задом наперед? Тебе неинтересно, и это нормально, ведь мы не знаем друг друга. Но все-таки ты мой гость. Я не могу ходить, но могу с тобой потанцевать, только дай текилы дерябну, и станет неважно, хочешь слетать туда-обратно, кряхча у меня между ног? Не стесняйся, мои ноги мертвы уже давно, пусть пот стекает на мой лоб, разбавит мои слезы, я посмотрю спектакль любви, ко всему прочему это еще и бесплатно. Стыд испытывают только те, кому есть что терять – согласен? Кто боится своего отражения; все прочее – литература. А свое отражение я протащила через сотню картин, я не вру себе, смотрящие на меня глаза – не знаю, мои ли они, голова идет кругом, когда начинаю думать об этом, когда представляю себе мозг, жидкое тесто, расположенное за этими глазами. Я пью, рыгаю, падаю, я не твоя кукла в расшитых юбках. Я тощий, чего-то вечно ожидающий скелет с длинными волосами. Присаживайся за стол, здесь у меня pulqueria для тех, кто не возвращается домой, для чокнутых, родившихся не на хорошей стороне луны. И луну я найду на дне стакана.

Ночи заканчиваются песнями, надорванным горлом и проклятиями соседей: «И что, cabrón[93]? – кричит она в окно. – Я чем-то мешаю? Иди сюда, я не боюсь, иди ко мне, hijo de la madre chingada[94]! К чему мне ноги, если у меня есть крылья и я могу летать?!»

«Но когда я улечу отсюда, когда конец? – думает она. – Если тяжело жить, по крайней мере есть надежда на смерть».

Но она может пасть.

Поможет ей черная этиловая дыра.

Фрида переехала в центр Мехико на проспект Повстанцев в дом номер 432, подальше от Сан-Анхеля, где живет Диего, и подальше от Койоакана, где живет Кристина. Проспект Повстанцев. Она бросила все или почти все дела, не взяла платья, расчески, ожерелья, сережки, безделушки, оставила свою живопись, картины, кисти, книги. Своих кукол, коробочки, глиняную посуду. Всю любимую мелочь. Она знает, что к вещам относится маниакально, невротически. Каждую безделушку Фрида наделяет душой, окутывает немоту историями. Словно ребенок свои игрушки.

Оставила даже любимые платья. Наряды жительниц перешейка Теуантепек, что Фрида ввела в свой гардероб и превратила во второй слой кожи. Она начала их носить после свадьбы. Поговаривают, что народ долины Оахака сохранил культуру матриархата, унаследованную от сапотеков. И Фриде это нравится. У этого народа главные в семье – женщины, они ведут дела, владеют рынками. Сильные и независимые женщины в безупречных платьях. Юбки всех возможных цветов: светло-зеленые, ярко-оранжевые, огненно-красные, приглушенно-черные – усыпаны разными цветками, внизу украшены белой пеной кружев; сверху – блузки, расшитые цветочным и геометрическим узором, huipiles разных размеров, иногда самые настоящие туники.

Фрида оставила их там, в Сан-Анхеле. Вместе с духами и супружеской преданностью.

Там же она оставила и волосы.

Длинную шевелюру, которую обожал Диего. Которую он любил трогать, нюхать, хватать, тянуть и гладить. И которую муж сильно тянет во время близости. Ей больно. Веревка, которую она укладывала для него в прическу, вплетала ленты и цветы. Фрида взяла ножницы, уверенно схватила прядь волос и обрезала. Раз, раз, раз, слезы, слезы, слезы, никакой больше Фриды Ривера. Три надреза – и нет ее.

К черту женщину!

С собой она забрала лишь старые грязные рубашки Диего, чтобы нюхать их, и книги Уолта Уитмена: «Я весь оказался во власти предателей, Я стал говорить как безумный, здравый смысл покинул меня, оказывается, я-то и есть величайший изменник»[95]. Забрала свою обезьянку Фуланг Чанг и коробку текилы, в которой утонул бы весь Мехико-Теночтитлан. Ее бывший novio Алехандро помог ей отыскать эту квартиру