Прости меня, если сможешь - Яна Ясная

— Ты что, все слышала?

Я молча сверлила его взглядом.

— Ага, — ответил сам себе светлый.

— И этим собиралась отбиваться?

Я действительно готовила перец маневр. Не уверена была только, что удастся его применить, но всегда лучше иметь запасной вариант. Носорог покачал головой, выразительно приподняв брови — мол, беда с этой темной!

А я, резко опустив глаза в пол, тихо попросила: — Можно мне в ванную? И на непонимающее молчание светлого пояснила: — Перец… Я высыпала его в карман…

А еще мне надо сменить и застирать платье, и обработать царапины, пока кровавая капель не пролилась на пол, но об этом, светлый, тебе лучше не знать. А еще я банально хочу прийти в себя, остаться в одиночестве — но этого я тоже тебе не скажу. Светлый, поставив на стол пустую баночку, сочувственно-понимающе разрешил:

— Иди.

Я кивнула, принимая к сведению, и в этот момент голова вдруг пошла кругом, в ушах зазвенело, тело стало разом легким и ватным. Я почувствовала, как у меня темнеет в глазах — и самым позорным образом хлопнулась в обморок.

Мэтт

— Значит, тихая домашняя девочка?

Темная, только-только очнувшаяся от обморока, и теперь озирающаяся по сторонам, пытаясь понять, где она и что здесь делает, замерла и медленно обернулась ко мне.

— Да, — обреченно подтвердила она. — А еще — аспирантка теоретической кафедры Эльшойской академии магических наук, отделение магии крови.

Это было отражено в ее личном деле, которое дал мне Том. Что ж, это действительно объясняло наличие у нее весьма специфических знаний. Теоретическая магическая база у Лизы явно была богаче моей. В конце концов, у нас на архитектурном магия вообще была прикладной дисциплиной, а отучившись, я отнюдь не стал в нее углубляться, а ушел на вольные хлеба — изучать не теорию, а практику. Тогда, на кухне, когда темная вместо того, чтобы отбыть в ванную, вдруг начала оседать на пол, я едва успел подхватить ее — кухня не то место, где трепетные дамы могут свободно падать в обморок, не опасаясь острых углов и лишних препятствий. В первый момент я не то что не испугался — даже не удивился.

Перепугалась, дуреха, бывает… А потом почувствовал на пальцах мокрое и липкое. И вот тут перепугался уже я. Дальше действовал быстро, как в бою. Подхватил на руке обмякшее, будто ватное тело, в два счета взлетел по лестнице. Второй этаж, ряды закрытых дверей, единственная приоткрытая — в мою комнату. Здесь, стараниями матушки, у меня имелась походная аптечка, мало уступавшая (а то и превосходившая) полевую укладку Камиллы. Содрать с темной платье было делом минуты. Начни я его расстегивать да развязывать — получилось бы дольше, конечно, но я попросту вспорол плотную ткань заклинанием и испытал при этом легкое мстительное удовольствие — просил же, чтобы я этого кошмара больше не видел! Самая упрямая, да? Заклинание вышло корявоватое, и в другой момент я бы здорово на эту тему подосадовал, но, когда я отвел в сторону влажные, липкие полы того, что раньше было платьем — посторонние мысли из моей головы вылетели.

Два длинных тонких разреза начинались у темной от подмышек и заканчивались чуть ниже ребер. Ровные, почти параллельные, недостаточно серьезные, чтобы стать угрозой жизни или здоровью, но достаточно глубокие, чтобы кровь до сих пор не свернулась. И я прекрасно знал, что, когда вчера вечером темная принимала душ — ничего, даже отдаленно похожего на это, на ее теле не было. Нанести эти раны могла только она сама. Зло и цветисто выругавшись, я встал и спустился на вниз, на кухню, потом зашел в ванную, чтобы вернуться к себе в комнату с полотенцами и тазом горячей воды. Мрачно промывая раны Лизы Миллс, я старался не слишком глазеть на девичьи формы — пусть и скрытые от взора нижним бельем, но все равно вполне приятные. Чтобы отвлечься от мелькнувших перед глазами воспоминаний о вчерашнем вечере, я принялся репетировать речь, которую толкну Томасу, как только доберусь до этого недостойного отпрыска уважаемого семейства.

Основными мотивами можно было назвать «Во что ты втянул меня, ублюдок?» и «Если это аукнется моей сестре — я намотаю тебе на колени твои же кишки».

На мой взгляд выходило убедительно. И вполне по-дружески.

Промытые, царапины по-прежнему не выглядели опасными — только кровь по-прежнему сочилась, но это даже хорошо. Бог знает что могло налипнуть на них с платья, к тому же, я понятие не имею, чем темная себя резала — так что, пусть уж лучше все инородное вынесет с током крови. Перекись зашипела и вспенилась сперва белой, а потом розоватой пеной над первым из порезов. Я дождался, пока она завершит свою работу, отер салфеткой излишки перекиси, и потом нанес на рану желтовато-белую пасту из тюбика, размазывая и плотно прижимая к коже девушки. Гемостатическая паста на воздухе очень быстро прихватывалась к любой влажной поверхности, надежно и эффективно закрывая мелкие порезы и останавливая кровотечение при средних. Более серьезные, конечно, приходилось все же шить, прибегая к помощи отрядного целителя — издерганного, усталого, от избытка работы перманентно магически истощенного… Я мотнул головой и непрошеные воспоминания развеялись, а взгляд сосредоточился на пасте, которая успела просохнуть, обретя структуру плотной мелкопористой губки и порозоветь, слегка пропитавшись кровью Лизы.

Мрачно костеря в уме пустоголовых самонадеянных идиоток с повышеннои склонностью к суициду, я обтер влажным горячим полотенцем наиболее яркую представительницу этого племени. Плюнув на остатки приличий, стащил с темной белье в кровавых пятнах, переложил ее на чистую и сухую половину кровати и укрыл одеялом. Обвел взглядом место действия — н-да. Комната напоминала полевой госпиталь — кругом окровавленные салфетки, постель в красно-бурых следах, а на полу, неряшливым комом валялось бывшее платье темной.

Добавила же ты мне работы, мисс Миллс! Ну что ж, по крайней мере, один плюс в этой ситуации есть — от платья избавился с гарантией! Утешив себя этой саркастической мыслью, я уселся в кресло, решив еще немного подождать. Если в течение пяти минут Томасов подарочек не очнется — буду приводить в чувство доступными методами.

Устроившись поудобнее, я внимательно изучал свою нежданную-негаданную пациентку. Бессознательная, темная выглядела ранимой, беззащитной — и браслеты, попавшиеся мне на глаза чуть ли не впервые с момента знакомства, странным образом лишь усиливали это ощущение. Что же ты за зверь, Лиза Миллс? Я ведь не дурак. Я примерно понимаю, зачем ты сделала то, что сделала… И, выходит, (не тебя я сегодня спас, а соседей), не зря я не хотел давать тебе свободу. Темные опасны.

Густые черные ресницы дрогнули, глаза распахнулись, Лиза дернулась, подскочила, и вместо того, чтобы спросить ее о самочувствии, я против воли выпалил совершенно другое. Она ответила на этот саркастический вопрос без запинки, но в глазах плескался вызов, совершенно не характерный для тихой домашней девочки, пусть даже и аспирантки какой-то там кафедры. Вообще, если подумать, ее образ во многом расходился с тем, который мне нарисовал Том, основываясь на показаниях тюремных наблюдателей, дознавателей и прочих людей, работавших с Лизой Миллс, но ухватить это ощущение и оформить его в какие-либо еще вопросы не получалось. Не пришьешь же к делу выражение глаз…