Из жизни читательницы - Елена Лобанова

К тому же кипятильник мой перегорел. И здесь очень уместно прозвучало слово «кстати». Я как-то невзначай и обмолвилась им обеим — кстати , мол, кипятильник-то перегорел… так что кофе варить не на чем…

А в ответ на эти слова никто, кстати , не предложил принести свой.

И, однако, без кофейных перерывов моя жизнь вдруг опустела! И выяснилось вдруг, что все эти несбыточные диеты, и рецепты фантастических салатов красоты, и анекдоты, и даже сплетни — столь же необходимые условия моего существования, как еда, питье и перебирание книг в букинистическом отделе! И оказалось, что начатый и недорассказанный Людкой случай о встрече с бывшим двоечником, а ныне юристом, застрял в голове, как кость в горле.

Пожалуй, это даже немного смахивало на ТУ историю — на единственное в моей жизни увлечение, заслуживавшее названия романа. То же ощущение, что и после разрыва, — унизительная зависимость с малодушными рассуждениями: «А может, не стоило… И зачем я тогда…» — и с рабским поглядыванием на дверь!

Само собой, я держала себя в руках. Я радушно улыбалась вошедшей Софген и терпеливо кивала в такт ее политическим монологам. Я мужественно переступила порог завуческого кабинета и, доложив о провале почетного поручения с привлечением писателей к воспитательному процессу, стоически выслушала обличительную речь (хотя, надо признать, в какой-то момент была подавлена чувством вины буквально до слез). Стремясь упрочить свою пошатнувшуюся было репутацию твердой троечницы, я даже добровольно взялась за оформление стенда к литературной неделе.

Тем временем домашняя жизнь незаметно входила в привычную колею. Приближающееся возвращение родителей словно бы упорядочивало ее. Правда, после трехдневной генеральной уборки я чуть не задыхалась в невообразимой стерильной чистоте. Шутка ли — перемыть сотни три стеклянных подвесок на люстре, да еще стащить и постирать шесть пудовых штор с длиннющей витой бахромой!

Зато от хозяйственных подвигов с непривычки ломило спину, и засыпала я страниц после трех-четырех, практически безразлично чьих, не успев даже толком ощутить авторскую интонацию.

Их поезд прибывал в пятницу в девять пятнадцать.

Время возвращения жизни на круги своя.

В четверг я прошлась по комнатам. Вещи стояли на местах, как солдаты на параде. В ванной — три пачки порошка: обычный, с биодобавками и специальный для цветного белья. В стенке у родителей, в хрустальной ладье на верхней полочке — оплаченные квитанции за квартиру. На столе — бутылка папиного любимого кагора и вафельный торт с ромом и изюмом.

Я присела к столу, чувствуя себя маленькой девочкой, за которой вот-вот должны прийти в садик. Мне уже почти послышался мамин голос! И когда внезапно затренькал звонок, я почти не удивилась. Ясно — решили сделать мне сюрприз!

Я метнулась к двери, дернула собачку замка и…

На площадке сгрудился весь самозваный литературный цех. В количестве человек, может, пятнадцати, а может, и тридцати. Некоторые, не поместившиеся на площадке, выжидательно тянули шеи с лестницы. На их лицах не замечалось особенного смущения — так, некоторый оттенок любопытства и легкой досады. Я различила любителей компота и чизбургеров. Сияла галушковская лысина. Доброжелательно улыбался Славик Чики-Пуки. Снисходительно взирал на происходящее Жора-со-шнурками. А впереди торчала, хлопая глазами, — ну ясно, кто же еще?! — Метелкина.

Я проглотила язык и окаменела. Не часто наша площадка подвергалась такому нашествию.

— Мариночка! — вскрикнула было Метелкина, но как-то жидковато. И оглянулась на других.

— Здравствуй…те.

— Здрасьте!

— Здра…

Будто эхо прокатилось по лестнице.

Я кивнула головой, потому что как-то не нашла слов. Зато Метелкина тем временем освоилась. Непринужденность, видимо, досталась ей от рождения, как иным — красота или талант.

— А мы — вот! — с неподдельным изумлением в голосе обвела она жестом всю толпу. В рюкзаке у нее что-то звякнуло. И только тут я заметила, что каждый из литераторов бережно держит сверток или кулек.

— Нас из комнаты выперли, представляешь? Евроремонт затеяли в этом гадюшнике! В наш юбилей — представляешь?!

Я добросовестно постаралась представить. Это мне удалось в общем-то без труда.

— И теперь абсолютно некуда пойти! Хоть плачь! — сообщила Метелкина радостно. — Уже всех перебрали — у кого ребенок болеет, у кого теща, свекровь там, а у кого койка в общаге. Представляешь?! Буквально негде кости бросить!

Я не представляла одного — зачем они явились сюда.

Метелкина помогла мне:

— Вот я и вспомнила! Ты ж сказала — четвертый этаж, и родителей нет! Они ж у тебя вроде завтра приезжают? Ну видишь! А мы недолго, пару часиков! Буквально отметим годовщину — и по домам. Что же, зря готовились?! Одного салата кастрюля! — И что-то опять загромыхало у нее в рюкзаке.

При слове «салат» меня слегка передернуло. И я, наконец придя в себя, обрела голос и, по-моему, вполне звучно и корректно прояснила ситуацию:

— Да-да, все понятно, сочувствую. Но, к сожалению, я как раз собиралась уйти. Дело неотлож…

— Не поняли? Разворачивайтесь. Уходим, — раздался, как всегда, невозмутимый голос Томика-Шапокляк. Я не узнала ее сразу: сегодня она была без шляпы, гладко причесанные темные волосы как бы обтекали маленькую головку.

С неожиданной, прямо-таки армейской четкостью, без единого слова они развернулись на пол-оборота и затопали вниз по лестнице. И кто-то запел: «Тэ-тэ-тэ-э-э…». Как строевую песню.

Я не знаю, что со мной произошло в этот момент. Может быть, сработали папины гены. А может быть, наступило легкое помрачение ума от переутомления. Знаю только, что я вдруг шагнула на площадку и, набрав побольше воздуха, гаркнула казенным командирским голосом:

— Стой! Смирно! Назад!

И они, от неожиданности наталкиваясь друг на друга, вразнобой повернули ко мне испуганные физиономии.

Это случилось второй раз в моей жизни. А впервые произошло лет шесть назад, когда я в очереди на перерасчет льгот по квартплате (тогда шли реформы и были дикие очереди на перерасчет квартплаты) разговорилась с одной молодой парой.

Сейчас уже не помню, с чего завязался разговор, какие-то банальные шутки насчет жилплощади, которой вечно не хватает. Но помню, что ни с того ни с сего, совершенно неожиданно для себя я вдруг принялась подробнейше описывать незнакомым людям, пареньку с девушкой, свою комнату и жаловаться, что приходится выбирать между нормальной домашней библиотекой и нормальной обстановкой; причем в доказательство я чертила план — сначала комнаты, а потом квартиры — на обороте старой квитанции. А они, муж и жена, — помню, оба маленькие и круглолицые, — внимательнейше выслушав меня, в ответ почему-то не менее досконально поведали историю своего романа, стараясь не упустить ни одной детали и перебивая друг друга уточнениями: «И неправда, это не тогда, а уже после моря!» и «Еще ты говорил — ходил в спортзал с ребятами, а сам?!»