Из жизни читательницы - Елена Лобанова

Как ни дико, но похоже было, и я, и они испытывали одно и то же чувство: словно каждого из нас десять лет держали в камере-одиночке и вот наконец-то разрешили свидание с другом детства. Не прекращая разговора, мы сунули в окно свои квитанции, а потом вышли на улицу и вместе направились к троллейбусной остановке, с поистине лихорадочной горячностью обсуждая самые животрепещущие экономические проблемы, разнообразные педагогические приемы, особенности психологии мужчин и женщин и достижения нетрадиционной медицины, но тут моментально стемнело, когда мы как раз только-только подступили к теме инопланетян, внеземных контактов и перспектив развития Вселенной.

И наверное, с год еще я была искренне уверена, что не сегодня-завтра встречу, просто не смогу не встретить этих Женю и Сашу и мы завершим интереснейший и жизненно важный разговор, продолжить который они предлагали в тот же вечер у них в общежитии, а я решила перенести на другой день и записала на ладони телефон с двумя неразборчивыми последними цифрами…

Мои гости быстро и тихо, как дисциплинированные школьники, сняли обувь и затолкали ее в угол прихожей, устроив что-то вроде пирамиды из туфель и кроссовок, причем наверху гордо красовались легкие дамские полусапожки — Томика, догадалась я.

В комнате они сгрудились и стояли тихо как агнцы. И как-то испуганно косились по сторонам, не произнося ни слова.

Пришлось осведомиться:

— Будем играть в молчанку?

Они скованно заулыбались, глядя на меня кроткими преданными глазами, — ни дать ни взять ученики пришли проведать больного учителя.

— Тогда начинаем! «Вылез глист из унитаза и сказал такую фразу…» — сердито объявила я.

Эта школьная глупость произвела эффект условного пароля. Все с облегчением расхохотались, ожили, зашевелились и разом обрели дар речи. Мужчины принялись деловито раздвигать стол и разворачивать свертки. Томик с Метелкиной отправились на кухню за ножами и штопором. Я извлекла из серванта сначала все мелкие тарелки, потом все салатные и, наконец, все пирожковые. Бокалов не хватило, так что пришлось пустить в дело граненые стаканы.

Но вилки?! Как выяснилось, у нас их было всего шесть!.. Однако не успела я ужаснуться, как Томик властно успокоила меня:

— Ложками поедят. Не баре!

И я укрепилась в мысли, что она, должно быть, прозаик и к тому же глава этой загадочной организации.

Интересно, что было бы с мамой, вздумай они и впрямь вернуться этим вечером?

Что было бы с папой, я представляю довольно отчетливо!

За столом поместились одиннадцать человек, причем четверо из них — по двое на стуле. Еще четверо устроились на диване, с тарелками на коленях. А двое — на тумбочке из-под телевизора. Телевизор же был временно перенесен в мою комнату.

Стол представлял собой что-то среднее между скатертью-самобранкой и свалкой, с нарастающим перевесом в пользу последней.

Ели и пили все подряд: водку, блины с мясом и с творогом, салат с крабовыми палочками и салат «оливье», вино домашнее, бутерброды с килькой и яйцом и бутерброды с маслом и шпротным паштетом; вино «Шепот монаха» белое и «Коварство и любовь» — розовое; колбасу вареную «чайную», домашние огурчики, настойку смородиновую, пшеничные хлебцы, четыре котлеты, тщательнейше разделенные на восемнадцать частей, домашний ликер и три бутерброда с сосисками, опять-таки разделенные на восемнадцать частей. Томик ненавязчиво руководила застольем. Метелкина была на подхвате.

Некоторые блюда и напитки я пробовала впервые в жизни. Мне горячо советовали загадывать желания, уверяя, что это «верное средство». Однако то ли от усталости, то ли от того, что напитки с непривычки ударили мне в голову, ни единого желания на ум мне так и не пришло. А может быть, я не могла сосредоточиться на себе, потому что боялась пропустить что-нибудь интересное.

Тосты провозглашались разнообразнейшие: от банальных «Ну, поехали!» и «Дай Бог, не последняя!» до высокопарных «Здравы будем, бояре!» и «За сбычу мечт!», а также экзотических — за процветание Диснейленда и вечную жизнь танца ламбада.

За процветание журнала «Литературный цех» трижды пили стоя.

И вдруг все как один принялись восхвалять меня!

По непостижимому умыслу судьбы именно в этот вечер, в ничем не примечательный будний день четверг, примерно между шестью и семью часами пополудни, мне суждено было услышать лучшие слова изо всех когда-либо достигавших моих ушей.

«Уже не говоря о том, какая я женщина» — да-да, именно так и выразился Жорж-со-Шнурками! который, как выяснилось, был редактором журнала! и при этих словах он величественно взмахнул рукой! — они восхваляли мое образцовое ведение хозяйства, домовитость, вкус и стиль интерьера и вообще «шарм и имидж» (как выразился уже Славик Чики-Пуки). Обнаружился у меня также «неслабый уровень ай-кью» — что редкость среди женщин, вставил Чизбургер и удостоился легкого подзатыльника от Томика, — а кроме того, «несомненная харизма!».

Возможно, все это был лишь какой-нибудь литературный конкурс или состязание, подумалось мне тогда же. И, однако, все это я твердо решила при первой возможности законспектировать, дабы впоследствии перечитывать в депрессивные минуты.

«Но главное, главное, — вскричали они в один голос, — это душа!»

В этот момент Славик, и Жорж-со-Шнурками, и Чизбургер с Компотом, и не-тот-Галушко, и даже Томик, не говоря уж о Метелкиной, — все они до одного смотрели на меня, как никто никогда не смотрел. Впрочем, временами у меня возникало отчетливое ощущение, что все мы давным-давно были близко знакомы, а потом вдруг почему-то расстались и вот только теперь, по счастью, встретились опять!

За содержательным ужином последовали песни и танцы. В родительской комнате оказалось довольно просторно, особенно когда сложили стол и слегка сдвинули мебель. Правда, музыка на первой кассете показалась мне немного странной: некоторые песни были вроде как на одной ноте, некоторые смахивали на частушки, а одна исполнялась совсем без сопровождения. Но мои гости, оказалось, знали все слова (на мой взгляд, напоминавшие бред сексуально озабоченного подростка) и подпевали чуть не хором. И только потом объяснили, что автор — их товарищ, поэт и бард, член цеха, безвременно погибший.

От печальной темы совершенно неожиданно перешли к буйному веселью и заставили Жоржа с Томиком исполнить танго. (Тут-то и выяснилось, что Томик никакой не прозаик и даже вообще не литератор, а художница и, кроме всего прочего, в прошлом призер по бальным танцам!) Танго было с полураздеванием: под аплодисменты восторженной публики Томик эротично сняла жакет и осталась в черной футболке. Далее они по горячей просьбе зрителей дважды исполнили ламбаду. Я мысленно похвалила себя за вовремя унесенную посуду: аплодируя, аудитория проявляла некоторые признаки нарушения координации движений. Но без потерь все же не обошлось: некий юный поэт опрокинул бутылку с «Шепотом монаха» на брюки некоей скромной Лизы, весь вечер сидевшей на диване без движения. Все тут же яростно накинулись на поэта, жалея, однако, не брюки и не Лизу, а драгоценное вино. Пристыженный поэт следом за пострадавшей ретировался в ванную.