Гетманич Орлик - Иван Феодосеевич Корсак

кулеш, кошевой продолжал сказ:

– И уже не раз была у нас возможность освободиться от лихого соседа. В

1712-ом году, по ранней весне император Петр был разбит, как треснувшая

58

макитра, он на самом деле попал уже в турецкий плен и должен был

подписать Прутский договор: «Его Царское Величество свою руку отнимает от

козаков с древними их рубежами». Но как только откупился от визиря, отдав

всю казну, еще и любовница тогдашняя должна была с шеи драгоценные

ожерелья снимать, сразу же начал перекручивать московитами подписанное.

Я не знаю вашего звания-имени, высокочтимый гость, но вспомните когда-

нибудь у себя дома мои слова: Европа еще не раз ужаснется от Московии.

Седой кошевой не знал не только настоящего имени французского

путешественника. Он не знал, что через сотню лет его слова повторит

Наполеон Бонапарт: «Свобода будет иметь на московский люд такое влияние,

как крепкое вино на человека, который к нему не привык. Когда какой-нибудь

новый Пугачев с университетским образованием станет во главе недовольных,

когда московский народ совершит революцию, то… мне не хватает слов

сказать вам, какой тогда ад будет там. Москвины не только жесточайшие

дикари, но и самые подлые, поскольку не имеют ни малейшего редставления

о морали. Европейцы почтут мое имя лишь тогда, когда Московщина возьмет

Европу в кулак».

Юные козачки споро работали вдоль стола, пристально смотрели, чтобы

у кого-то из старшин не закончилось угощение, а особенно у дорогого гостя.

Григорий бывал на приемах в посольствах многих государств, пробовал самые

изысканные тамошние яства, но не мог вспомнить, чтобы что-то так было ему

по вкусу, как эта нехитрая козацкая еда, особенно похлебка – она испускала

пар, ласкающе пахла и будила что-то давнее и призабытое, еще из Батурина, -

она пахла детством.

– А как же теперь? – спросил Григорий. – Вы же вне Украины, вы же,

должно быть, и своего вождя не имеете?

– Есть у нас вождь, – положил ложку кошевой и замолк. – Есть. Только

несладко ему, как и нам, ибо бьется, будто рыба об лед, в поисках помощи у

чужих государств. Козачество уважает Филиппа Орлика, да только что-то

давно уже от него нет писем. А может, вы что слышали о нем? – спросил

внезапно и быстро, взглядом будто упершись в гостя.

Григорий даже вздрогнул… то ли от внезапности, то ли от этого странного

взгляда, будто кошевой мог о чем-то догадаться, заглянуть и вычитать в душе.

– Нет, – ответил через минуту, одолевая растерянность и превозмогая

боль, которая пронизала все тело, казалось, вплоть до ногтей. – Нет, ничего не

знаю. В первом же письме к отцу Григорий напишет: «Как только я услышал

вопрос кошевого, как у меня защемило в груди. А в глазах потемнело. Это был

страшный миг. Я совсем близко был от того, чтобы выдать себя».

А на следующее утро, провожая путешественников, кошевой сказал

твердо, будто каждое слово отмеривал какой-то невидимой меркой:

– Кровное дело свое мы не оставим. Если будут спрашивать в ваших

далеких краях, передайте: Украина будет жить!

59

…И снова мчались кони по степи, стелились под копытами нетронутые

плугом травы, и верста за верстой удалялись Григорий с Карпом от

предпоследнего казацкого приюта – Олешковской Сечи.

60

Тайное путешествие короля

Трое всадников на миг остановились. Немецкий купец Бовер,

французский дворянин Андли и их челядник Эрнст Брамляк, не сговариваясь,

осмотрелись.

– Франция и наш душевный покой уже позади, – улыбнулся купец, окинув

взглядом перелески на покатом взгорье, которые были укрыты легким

предвечерним туманом. Туман этот медленно стекал в ложбинки, и вместе с

ним плыли одни лишь верхушки деревьев, которые, казалось, жили

обособленной от кроны жизнью.

– Если поспешим – к покою нам лишь немногим более недели, – ответил

челядник.

Претендент на польскую корону Станислав Лещинский, французский

офицер и Григорий Орлик с фальшивыми паспортами купца, дворянина и

челядника направлялись к Варшаве. Еще 1 февраля 1733-го года отошел в

небытие Август ІІ Саксонский, польский король. Именно Григорию Орлику

Версаль поручил тайно провезти в Варшаву будущего короля и огромные

средства на выборы. Для Франции это был не просто претендент на корону

большого и стратегически важного государства, то был родной отец

французской королевы, тесть Людовика ХV. Уроженец Львова, воевода

познанский сидел на польском престоле уже пять лет, и лихие события после

Полтавы 1709-го заставили выехать во Францию. Это был его второй шанс.

Тайное странствие венценосной в прошлом и, как надеялись, в будущем

особы усложнялось тем, что ехать пришлось по фактически вражеской

территории, так как тогдашние немецкие земли находились в габбурском

альянсе, дружественном России. Станислав Лещинский для нее совсем не

желателен на время королевских выборов. Так как впервые избранный при

поддержке ненавистного Карла ХІІ, войско которого к тому времени занимало

Польшу, он придерживался независимой от Москвы позиции. Немало лет

Лещинский вел с украинским гетманом тайные переговоры об объединении

Украины, Польши и Литвы в мощное федеративное государство – царские

ищейки хотя и не всегда успешно, но изо всех сил старались отследить каждый

ход. Тем паче, русский императорский двор не мог простить Станиславу

Лещинскому еще больший грех: весной 1711 года он послал польский военный

отдел И. Потоцкого помогать Филиппу Орлику в его походе за освобождение

Украины.

…Некогда было всадникам любоваться предвечерними видами прусского

пограничья – еще более двух суток до варшавских предместий.

– В путь, – тронул поводья Григорий. – К сумеркам одолеем верст пять, а

то и больше…

Пятидесятишестилетний Станислав Лещинский переносил путешествие

с такой же равнодушной легкостью, как и почти вдвое младше его Григорий и

Андли. Небогато одетые путники, ничем особым не примечательные, ночевали

на шумных постоялых дворах – кому могло прийти в голову, или даже

присниться, что один из путешественников – король, а с ним невероятная для

61

простого смертного сумма денег. Два миллиона золотых, запрятанных в

доспехи, между вещами, на теле, – такого не смог бы представить даже самый

проницательный и находчивый разбойник. Ибо мало ли какой народ шляется

по этим дорогам, с запада на восток и наоборот, вот если бы с купцом дорогие

дилижансы, наполненные товаром телеги…

Ехали большей частью молча, ехали до упаду, пока сила была в жилах

самых выносливых во всей Франции коней, зато при ночевке, за ужином,

Лещинский мог отвести душу, расспросить Григория, так как знал: Орлик,

вопреки молодости, объездил полсвета и навидался жизни да законов разных

стран. Станислав Лещинский как раз дописывал книгу, которую считал особым

делом своей жизни. «Свободный