Голубая Дивизия, военнопленные и интернированные испанцы в СССР - Андрей Елпатьевский

Рейха не военное, а только политическое значение, и некоторые немецкие генералы считали ее создание лишним беспокойством. В ходе войны этот взгляд изменился. Любой союзник стал цениться Вермахтом, и кроме того, любое отступление с фронта имело политическое значение. Поэтому, а также потому, что личное мнение Гитлера о Дивизии было достаточно высоким, он решил подчеркнуть ее роль и 13 марта наградил Муньоса Грандеса Рыцарским Железным Крестом, которым награждались лишь немногие из иностранцев, сопроводив это следующим текстом: «Испанские добровольцы, объединенные в Дивизию, сражаются в одном из наиболее важных пунктов нашего фронта. Храбрость испанских бойцов отбила советские атаки, нанеся их войскам большие потери. Душа сопротивления Дивизии есть ее командующий, дивизионный генерал Муньос Грандес. Защита этого участка фронта, благодаря его особо точному и результативному командованию, как и храбрость наших испанских товарищей, имели решающее значение. Испанская Дивизия снова прославила свою родину в борьбе против большевизма» (С. 202).

В разделе, посвященном первой смене состава дивизии, Родригес снова касается вопроса о дезертирстве. Около сорока человек решили дезертировать в тыл, и он коротко рассказывает истории некоторых из них, упоминая даже, что одного дезертира расстреляли. Однако это не прекратило дезертирства, случаи которого постоянно увеличивались.

Первая смена дивизии произошла в начале марта 1942 г. Первый конвой пехоты пересек испанскую границу 15 апреля – их было триста девяносто человек, из них девяносто раненых и больных. Родригес пишет: «Лица прибывших выражали нечто большее, чем неудачу. Это чувство быстро перешло к тем, кто решил отказаться от самопожертвования. Гражданские добровольцы быстро поняли, что если военные располагали госпиталями, то для гражданских не существовало социальной защиты… Также они быстро убедились в том, что франкистские средства информации не желают ничего знать ни о тяжелом положении раненых и больных, ни о свидетельствах очевидцев, которые вскоре стали распространяться о русской кампании. Из уст вернувшихся раздавались жалобы на немцев, они изображались уже не как победители, и еще меньше как друзья испанцев; их упрекали в тяжелом пешем марше, в неправильном использовании оружия (авиации, танков, артиллерии) и в том, что они оставляли испанцев в тяжелом состоянии. Также раздавалась критика и в адрес своего генерала, который выполнял все требования Германии, подвергая испанские отряды неоправданному риску. Поэтому власти старались исключить контакты между вернувшимися и теми, кто должен был их сменить» (С. 206–209). Плохой прием вернувшихся потом повторялся во многих городах, исключая Мадрид, особенно в Каталонии и Стране Басков.

Поскольку добровольцев явно не хватало, Военное министерство объявило о сокращении срока военной службы тем, кто отправится в Россию. Операция по замене дивизии длилась до августа 1942 г. Были заменены и основные командиры, за исключением Муньоса Грандеса. В июле в дивизии не осталось уже никого из фалангистской верхушки. Они перестали «подавать пример» (С. 212).

Отдельный параграф посвящает Родригес тыловому обеспечению дивизии – госпиталям и публичным домам. Он пишет, что дивизионеры могли лишь изредка посещать Новгород, где можно было купить алкоголь, немного еды, табак и женщину, но солдатам было запрещено покидать свою часть в свободное время. Они ходили в ближайшие деревни в поисках еды, любезничали с местными девушками, или же посещали ближайший публичный дом, который находился под контролем Вермахта.

Раненые и больные удалялись с передовой линии и переводились в ротные госпитали в Подберезах или в Порхове, но ни один из них не имел нормальных условий; почти таким же был и госпиталь в Григорове. Лучшими были условия в госпиталях Кенигсберга, в Сольцах, Риге, Вене и Берлине. Интересно упоминание посещения немецких госпиталей «испанской романисткой, тогда уже очень пожилой, Софией Касанова, вдовой дипломата и автором нескольких романов на русские и польские темы с антикоммунистическими чертами, таких, как «En la corte de los zares», «Del principio y fin de un imperio» и «Los catacumbas de la Rusia roja» (С. 217).

Что касается сексуальных аспектов, – продолжает Родригес, – то солдаты создавали себе невест из всех девушек, с которыми знакомились, сходились с русскими девушками и женщинами. Рассказывает он и о системе посещения немецких публичных домов.

Особый интерес приобретает для нас последний параграф 4 – й главы, озаглавленный «Враг – коммунисты или русские? Гражданское население, военнопленные и партизаны». Приведем его в изложении, близком к переводу.

Все, вступившие в дивизию, контактировали с гражданскими русскими в течение нескольких месяцев. Значительная часть жила в избах вместе с сельским населением. Кроме того, из-за любопытства, свойственного более открытому, чем у немцев, испанскому характеру, и потому, что испанцы занимали в основном маленькие селения и города, они немногое видели из того, что можно было бы назвать походом против коммунизма.

Дивизионеры, оставившие свидетельства в виде мемуаров или рассказов, утверждают, что отношения с гражданским русским населением у них были хорошими. Тем не менее, следует иметь в виду, – уточняет Родригес, – что их нельзя назвать незаинтересованными источниками, потому что во всех случаях это – свидетельства фалангистов или профессиональных военных; нет ни одного рассказа, вышедшего из-под пера кого-либо из тех многих, кто был насильно включен в ряды дивизии. В тексте говорится, что испанцы уважали гражданское население и что русские видели в них людей, отличающихся от немцев, почти всегда бесстрастных и насильников. Утверждалось даже, что люди в деревнях их принимали с распростертыми объятиями, как освободителей. Эту идиллию демонстрирует следующий отрывок:

«Пока зима еще не наступила и осенние продукты были в изобилии, испанские части, которые проходили тогда через русские поселки, в изобилии снабжались хлебом, сыром и маслом, и земледельцы выводили своих коров на обочины дорог и предлагали солдатам сосуды с только что надоенным молоком…» (R Royo, El sol y la nieve, Madrid, 1956, pag. 107) (С. 221).

Трудно поверить в такое поведение русских, – пишет Родригес. Испанцы были союзниками немцев, они воевали с советской армией, и русские могли относиться к ним только как к оккупационной армии.

Но нельзя сказать, что отношение было вообще всегда плохим. Имеются свидетельства, которым можно верить, об участии испанцев в повседневной жизни русских. В основном это участие было характерно для молодых студентов из среднего класса, необремененных экономическими заботами, очень подверженных антибольшевизму, фашистской идеологии, которые считали, охваченные юношеским романтизмом, что ведут «войну против зла». Они воспринимали русское гражданское население как невиновное, принуждаемое к тяжелому труду, с которым плохо обращается коммунистический тоталитаризм; коммунисты ликвидировали религию и лишили население собственности, а сейчас русские оккупированы немцами, которые, в понимании этих испанцев, обращались с гражданским населением с несправедливой и ненужной жестокостью. Для этих юношей и для тех, кто прибыл потом в дивизию без политической мотивации, отличие реальности от их представлений стало большим шоком. Они никак не могли совместить свое убеждение, что они пришли сюда, чтобы принести свободу этим людям от коммунистического сапога, со своей принадлежностью к армии, которая систематически губила гражданское население, отнесенное идеологами наци к «славянской расе», к низшим существам, по сравнению с арийцами.