Обсидиановая бабочка - Лорел Гамильтон

- Это было бы с моей стороны чертовски суеверно.

- У вас есть чувство, предостерегающее, что не надовпутывать вашу жену. Доверьтесь своему чутью. Не старайтесь быть разумным. Есливы любите свою жену, то прислушайтесь к сердцу, а не голове.

Он дважды кивнул, потом сказал:

- Я подумаю о том, что вы сказали. А сейчас мнедействительно пора.

Я протянула руку, он ее принял.

- Спасибо вам за потраченное время, доктор.

- Был рад служить, миз Блейк. - Он повернулся к Эдуарду икивнул: - Всего хорошего, мистер Форрестер.

Эдуард кивнул в ответ, и мы остались в тишине комнатыотдыха.

- Прислушайтесь к сердцу, а не голове. Чертовскиромантический совет, когда он исходит от тебя.

- Оставь, - сказала я, берясь за ручку двери.

- А как бы выглядела твоя личная жизнь, если бы тыпоследовала собственному совету?

Я открыла дверь и вышла в прохладный белый коридор, неответив.

Предложение Маркса сопроводить меня к месту преступления,кажется, испарилось при его вспышке. Меня повез Эдуард. Мы ехали почти в полноммолчании. Эдуард никогда не обременял себя светской беседой, а у меня на этопросто не было сил. Если бы я придумала что-то полезное, я бы это сказала. Апока молчание меня устраивало. Эдуард предложил, чтобы мы поехали на последнееместо преступления, а потом мы встретим двух остальных его помощников в Санта-Фе.Он мне ничего о них не сказал, а я не стала настаивать. Губа у него продолжалапухнуть, потому что он был слишком мачо, чтобы приложить к ней лед. Я такпоняла, что, кроме этой распухшей губы, Эдуард по отношению ко мне никакойбольше слабины сегодня не проявит. Я его попросила всеми доступными мнесредствами, кроме применения оружия, чтобы он прекратил это дурацкоесостязание, и ничего уже не могло это изменить, и я меньше всего.

Кроме того, у меня все еще колоколом гудела в голове тишина,будто все отзывалось эхом и ничего не было по-настоящему надежно. Это былопотрясение. Выжившие, если можно их так назвать, потрясли меня до корней волос.Я видала ужасы, но таких - никогда. И мне надо выйти из этого состояния допервой перестрелки, но, честно говоря, если бы кто-то прямо сейчас попытался вменя стрелять, я бы заколебалась. Ничто не казалось важным и даже реальным.

- Я знаю, почему ты этого боишься, - сказала я.

Он зыркнул на меня поверх черных очков и снова переключилсяна дорогу, будто не слышал. Любой другой попросил бы меня объяснить или хотя быподал реплику. Эдуард просто вел машину.

- Ты не боишься ничего, что просто сулит смерть. Ты давнорешил, что не доживешь до зрелой старости.

- Мы, - поправил он меня. - Мы давно решили, что не доживемдо зрелой старости.

Я открыла рот, чтобы возразить, и остановилась. Подумалапару секунд. Мне двадцать шесть лет, и если следующие четыре года будут похожина предыдущие, тридцати мне не видать. Никогда я это так длинно неформулировала, но старость не очень-то сильно меня тревожила. Я, честно говоря,не рассчитывала до нее добраться. Мой образ жизни был чем-то вроде пассивногосамоубийства. Мне это не совсем нравилось, и хотелось возмутиться и возразить,но я не могла. Хотела, но не могла. В груди стеснилось, когда я поняла, чторассчитываю умереть насильственной смертью. Не хочу этого, но ожидаю. Голос мойзвучал неуверенно, но я произнесла вслух:

- Хорошо, мы признаем, что мы не доживем до зрелой старости.Ты доволен?

Он чуть кивнул.

- Ты боишься, что будешь жить, как эти бедняги в больнице?Такого конца ты боишься?

- А ты?

Он спросил это еле слышно, но все-таки можно было расслышатьза шелестом шин и мурлыканьем дорогого мотора.

- Я пытаюсь об этом не думать.

- И неужели получается об этом не думать? - спросил он.

- Если начинаешь думать и беспокоиться о бедах, этозамедляет реакцию, заставляет бояться. Никто из нас не может позволить себетакого.

- Два года назад это я бы толкал тебе ободряющую речь, -сказал он, и что-то было в его голосе - не злость, но нечто похожее.

- Ты был хорошим учителем.

Его руки стиснули руль.

- Я тебя не всему научил, что знаю, Анита. Ты еще не такоймонстр, как я.

Я смотрела на него в профиль, пытаясь прочесть что-нибудь нанепроницаемом лице. Ощущалось напряжение челюсти, какая-то ниточка злостиускользала вниз по шее, за воротник, к плечам.

- Ты меня пытаешься убедить или себя... Тед?

Имя я произнесла чуть насмешливо. Обычно я не играю сЭдуардом, чтобы его поддразнить, но сегодня он был не в своей тарелке, а я нет.И каким-то краешком души я этому чертовски радовалась.

Он ударил по тормозам и остановился юзом у обочины. Браунингв моей руке смотрел ему в висок, настолько близко, что нажми я курок - егомозги окрасили бы все окна.

У него в руке был пистолет. Не знаю, откуда он успел еговытащить, но пистолет не был на меня направлен.

- Остынь, Эдуард.

Он не двинулся, но пистолет не выпустил. Это был момент,когда чужую душу можно было рассмотреть ясно, как через открытое окно.

- Твой страх тебя тормозит, Эдуард, потому что ты предпочелбы умереть здесь и так, чем выжить, как те бедняги. Ты ищешь способ умеретьполучше. - Пистолет я держала ровно, палец на крючке. Но это было не настоящее- пока что. - Если бы ты это затеял всерьез, пистолет у тебя в руке был быраньше, чем ты затормозил. Ты позвал меня не на охоту за монстром. Ты позвалменя убить тебя, если дело обернется плохо.

Он едва заметно кивнул:

- И у Бернардо, и у Олафа на это кишка тонка. - Он медленно,очень медленно положил пистолет на бугор между сиденьями. Глядя на меня,положил руки поодаль друг от друга на рулевое колесо. - Даже с тобой мнеприходится чуть тормозить.

Я взяла предложенный пистолет, не отводя от Эдуарда ни глаз,ни своего пистолета.

- Так я и поверила, что это единственный ствол у тебя вмашине. Но жест я ценю.

Тут он засмеялся, и такого горького звука я от Эдуарда ещеникогда не слышала.

- Я не люблю бояться, Анита. Не умею я этого делать.

- Хочешь сказать, что ты к этому не привык?

- Да.

Я опустила пистолет, и он теперь не смотрел на Эдуарда, ноне убрала его.

- Я обещаю, что если с тобой будет как с теми, в больнице, ятебе отрежу голову.

Тут он поглядел на меня, и даже очки не помешали мне понять,что он поражен.