Ленин и Сталин против Троцкого и Свердлова - Сергей Сергеевич Войтиков

супруга в сталинский и послесталинский периоды советской истории. Весьма характерна фраза А.В. Луначарского об отсутствии у Я.М. Свердлова собственных идей. «У него (Свердлова. – С.В.) были ортодоксальные идеи на всё, – был уверен Анатолий Васильевич, – он был только отражением общей воли и общих директив»[308].

К.Т. Новгородцева пыталась доказать в своих воспоминаниях, что, «во-первых, для того чтобы стать организатором в […] мощной пролетарской партии […] мало было одних организаторских талантов и навыков. Нужно было прежде всего быть широко образованным марксистом, в совершенстве владевшим марксистско-ленинской теорией. Именно таким политическим деятелем […] считал [Свердлова] Ленин. Именно об этом говорит знакомство с многочисленными выступлениями Я.М. Свердлова в послеоктябрьский период […] полными глубокого теоретического значения»[309]. В этом Я.М. Свердлов сходился с И.В. Сталиным, хотя последний, не обладая на данном этапе необходимым уровнем самоорганизации и не ставя себе задачей накопление теоретического опыта, несомненно, долгое время не мог тягаться с первым на теоретическом поприще. Вопреки голословным утверждениям постперестроечных публицистов, И.В. Сталин, вооруженный великолепной памятью, в процессе подготовки учебника по политэкономии лично давал задания его авторам, мастерски подбирая цитаты по ходу лекции, прочитанной им профессиональным экономистам. Действительно, у него было время для поднятия своего культурного уровня, и тогдашний Хозяин прочитывал по двести – триста страниц ежедневно[310], однако сложно усомниться, что его теоретическая база формировалась с нуля в годы единоличной диктатуры.

Насколько этот изъян в биографии Я.М. Свердлова и И.В. Сталина был важен? Видимо, не особенно. 22 апреля 1920 г. будущий корифей советской историографии, видный большевик М.Н. Покровский высказал на юбилее В.И. Ленина гениальную мысль: «Теоретиков все же можно видеть довольно часто, – а вожди родятся раз в столетие»[311]. В Российской империи за столетие родилось четыре как минимум вождя, каждый из которых мог изменить судьбу не только нашей страны, но и всего мира.

В четверке вождей, судя по данным партийных переписей, был единственный (причем не только среди лидеров, но и вообще среди делегатов) профессиональный революционер – Я.М. Свердлов, поскольку помощником аптекаря он был настолько непродолжительное время, что, по всей видимости, не особо часто вспоминал об этом сам. В.И. Ленин в анкетах ставил различные определения (в большинстве «литератор»[312], иногда «журналист» или «публицист»), но все они так или иначе сводились к литературной деятельности. Л.Д. Троцкий неизменно указывал профессию «журналист»[313] (в 1923 г. в шутку – «газетчик»[314]). Правда, тут можно привести в качестве курьеза, что в 1923 г. торжественное совместное заседание местной ячейки и беспартийных рабочих Глуховской мануфактуры им. Ленина избрало Троцкого «почетным рабочим-прядильщиком» и предложило «заводоуправлению назначить ему оклад жалования соответственно его квалификации»[315]. А представители комиссии по проверке нового состава Октябрьской железной дороги решили тогда «просить присутствовать […] почетными ревизиорами завода» Л.Б. Каменева и М.И. Калинина[316]. Ближе к рабочему классу Троцкий и его товарищи по большевистскому ЦК от этого не стали. Власть имущие были «страшно далеки от народа» как до революции, так и после – и ныне, и присно, и вовеки веков. Однако революционный паноптикум старательно пытался сблизить вождей с пролетарскими массами. Именуя себя «литератором / публицистом / журналистом», Ленин тем не менее воспринимался окружающими именно в качестве профессионального революционера. По воспоминаниям М.А. Сильвина, наблюдавшего вождя еще в дни Союза борьбы за освобождение рабочего класса, Ленин был «прямой человек, чуждый всякой аффектации, рисовки, позы, он говорил с рабочими и писал для них обыкновенным своим языком, без всякой подделки под простоту народной речи, без вульгарной манеры приспособляться к «низшим», без дешевой популярности в изложении своих мыслей якобы для большей популярности их, как это замечалось у некоторых товарищей. Он не был сухим и черствым книжником, замкнутым в себе анахоретом, любил людей, любил жизнь и ее радости, но главной из них была борьба и стремление к победе. Он отдал себя всецело революции. Для него не было других интересов, другой жизни, кроме той, которая была связана с революцией. Владимир Ильич недолюбливал людей, приходивших в рабочее движение не целиком, не окончательно порвавших связи с враждебными пролетариату классами. Профессионального революционера он предпочитал всякой другой разновидности марксиста»[317].

Двое из четырех вождей (В.И. Ленин и Л.Д. Троцкий) относились к эмигрантской части революционной элиты, которая называлась в партийных документах «литераторами», двое (Я.М. Свердлов и И.В. Сталин) – к «практикам», занимавшимся подрывной работой в Российской империи. Заметим сразу, что между «литераторами» и «практиками» железного занавеса не было, однако тех, кто попадал на работу в эмиграции, в Российской империи сразу начинали держать с предисловием[318], и, напротив, эмигранты свысока смотрели на тех, кто самоотверженно трудился на благо пролетариата в революционном подполье. Наиболее показательным отношением «литераторов» к «практикам» можно признать следующий фрагмент из сочинения Л.Д. Троцкого «Памяти Свердлова»: «В первый пореволюционный период эмигранты, т. е. те, которые много лет проводили за границей, отличались еще от «внутренних», «туземных» большевиков. Европейский опыт и связанный с ним более широкий кругозор (стоило ли удивляться, что старые большевики Троцкого не любили? – С.В.), а также теоретический, обобщенный опыт фракционной борьбы давали эмигрантам во многих отношениях серьезные преимущества. Разумеется, это деление на эмигрантов и не-эмигрантов было лишь временным, а затем различие стерлось. Но в 1917 и 1918 гг. оно было во многих случаях очень ощутительным»[319]. От общих рассуждений Троцкий перешел к «предмету» своей статьи: «Однако, в Свердлове «провинциализма» не чувствовалось и в те времена. Он рос и креп из месяца в месяц так естественно, органически, как бы без усилий, в ногу с событиями и в постоянном соприкосновении сотрудничества с Владимиром Ильичом, что на посторонний взгляд могло казаться, будто он так и родился готовым революционным «государственником» первоклассного масштаба. Ко всем вопросам революции он подходил не сверху, т. е. не от общих теоретических соображений, а снизу, под непосредственными жизненными толчками, передававшимися через организацию партии. Каждая новая революционная задача вставала перед ним прежде всего или конкретизировалась для него немедленно при возникновении как организационная задача»[320].

Довольно забавно, что в годы Гражданской войны Троцкий пытался примазаться к «практикам», делая заявления из серии: «…наши враги на практике сами не хотят коалиции с пролетариатом, ибо тогда, когда Лебедев подготовлял Учредительное собрание вместе со своим кумом Керенским, т. Ленин находился в шалаше в лесу, где, как отшельник, скрывался в течение нескольких недель, а мы, другие, сидели в Петроградских Крестах»[321]. В данном фрагменте Троцкий и старые большевики противопоставлялись Лебедеву, Керенскому и Ленину.

Сам В.И. Ленин в 1906 г. ляпнул в пылу полемики с Г.В. Плехановым: «Практики […] будут вульгаризировать теперешнюю Программу», сделав «из маленькой ошибки большую. Они будут крестьянской толпе, кричащей, что земля – ничья, божья, казенная, доказывать преимущества раздела, они будут этим позорить и опошлять марксизм»[322] (мало этого, вождь большевиков повторил свое заявление в «Докладе об Объединительном съезде», написанном отнюдь не в полемическом