Леворукие книготорговцы Лондона - Гарт Никс

– Да, леворукие не очень понимают в таких делах, – удовлетворенно буркнул Торстон; одной рукой он достал понюшку табаку из кисета, который все же выудил из кармана, а другой продолжал шарить в глубинах своего жилета в поисках чего-то еще – наверное, трубки или бумаги для самокрутки. – Но стрелки отличные, в этом им нет равных, надо признать. Ну а сначала что было, когда эти паразиты-гоблины только завели хоровод?

Меррихью фыркнула, но смолчала.

Сьюзен стала рассказывать все с самого начала, стараясь ничего не пропустить. Она заметила, что Мерлин высунул голову из алькова и тоже стал внимательно слушать.

– Хм… это интересно, – протянул Торстон. – Значит, ты приказала, и собака тут же отпустила палку, да? Знаешь, девочка, я начинаю думать, что нам тоже полезно узнать, кто твой отец.

– Это еще почему? – без обиняков спросила Сьюзен.

– Вот смотри: Род Альфара считают, что ты представляешь для них опасность – раз, – пустился в объяснения Торстон, подчеркнув «раз» взмахом руки с зажатой в ней понюшкой табака, отчего на пол посыпались коричневые крошки. – Те двое, которые приходили за тобой сегодня утром, – два. Инспектор Грин говорит, что до сих пор не вытянула из них и пары связных слов. А значит, кто-то хорошо поработал с их мозгами, и этот кто-то наверняка имеет отношение к лесной шайке, с которой вы столкнулись две недели назад. Это три. Кстати, эти ребята, ну, которые были утром, они из Бирмингема, банда «Молочная бутылка». Ни Грин, ни мы никогда не слышали, чтобы у них были связи с Древним миром – хоть там, в Бирмингеме, хоть здесь, в Лондоне. Гангстеры вообще сторонятся потустороннего, а потустороннее не жалует гангстеров. Конечно, иные зловредные твари берут на службу людей, но это всегда особая публика – так называемые Сектанты Смерти, а никак не обычные воришки или разбойники, заметь. Тех они не трогают. – Тут он замолчал, может, хотел дать Сьюзен переварить все сказанное, но скорее для того, чтобы не просыпать весь табак. – И наконец, перебрав тех существ, которые способны не мытьем, так катаньем заставить гоблинов Майской ярмарки похитить среди бела дня, с людной городской улицы, двух смертных… включая книготорговца… мы поневоле приходим к выводу: здесь что-то не так. И задумываемся о том, что же объединяет все эти происшествия? Сьюзен Аркшо. А что в ней такого интересного, в этой Сьюзен Аркшо? Ее неизвестный отец.

– Это мое дело! – раздраженно бросила Сьюзен. – Моя семейная история, и вас она не касается.

– Поверь, нам бы и самим очень хотелось так думать, – сказал Торстон. – Более того, это ужасно неудобно…

– Чертовски неудобно и, скорее всего, совершенно бессмысленно! – нетерпеливо бросила Меррихью. – Ну, где там чай?

– Уже несу! – крикнул Мерлин.

Из алькова тут же донеслось убедительное звяканье чашек, блюдец и ложечек и послышались чьи-то приглушенные голоса.

– Так вот, я хотел сказать, – как ни в чем не бывало продолжил Торстон, – что мы поможем тебе отыскать отца… или хотя бы узнать, кто он… гораздо скорее, чем ты сделаешь это сама. Или даже с чьей-либо помощью… Наконец-то!

Во внутреннем кармане пиджака обнаружилась – и была торжественно извлечена – внушительных размеров курительная трубка с гнутым чубуком и огромной головкой. «Как у хоббита», – сразу подумала Сьюзен, давняя поклонница Толкина. Торстон принялся набивать трубку остатками табака, умудрившись просыпать на пол не все.

– Надеюсь, ты не собираешься коптить здесь этой паровозной трубой, – сказала Меррихью, когда Торстон, зажав в зубах трубку, принялся хлопать себя по карманам в поисках еще чего-то. – Ты разве забыл? Курение в обоих магазинах строжайше запрещено. С прошлого года. Это было общее решение.

– Ну да, ну да, – огорченно проворчал Торстон, вынул изо рта трубку и грустно на нее поглядел.

– А вот и чай, – раздался голос Мерлина.

Хотя нет, не Мерлина, просто похожий, только чуть более высокий и изысканно модулированный. Сьюзен обернулась и увидела молодую женщину, очень напоминавшую Мерлина. На ней был мужской костюм с брюками клеш – как и на нем в тот первый день, только темно-синий, в тончайшую светло-голубую полоску – и голубая шелковая блузка. Свободно повязанный галстук украшали полоски какой-то школы или университета – тот, для кого важны подобные вещи, наверняка знал, какому учебному заведению они принадлежат. Женщина была чуточку круглее Мерлина и на дюйм выше, хотя на ней были женские ботинки без каблука, а на Мерлине – мартенсы на толстой подошве. Бледно-голубая атласная перчатка с пуговками покрывала правую руку, которая сжимала ручку черно-белого фарфорового сливочника в виде коровы. Рядом с молодой женщиной стоял Мерлин, держа серебряный поднос с чашками, блюдцами, сахарницей и ложками.

– Ты, наверное, Вивьен, – вырвалось у Сьюзен.

– Увы, мы с братом действительно очень похожи, – ответила Вивьен и, дождавшись, когда Мерлин опустит на стеклянную крышку кофейного столика поднос, поставила туда же сливочник. Освободившуюся руку она протянула Сьюзен. Та встала и пожала ее, после чего обе сели.

– Добро пожаловать в Новый книжный, – сказала Вивьен. – И спасибо за то, что не отказалась принять наше приглашение. По-моему, мы как-то позабыли о хорошем тоне, не так ли?

– Хм… – фыркнул Мерлин, а Торстон изобразил рукой жест, который мог означать что угодно, но, скорее всего, выражал согласие и даже готовность принести извинения.

– Этикет и хорошие манеры – этим в нашем обширном семействе занимается Вивьен, – сказал Мерлин, сел и взялся за чайник. – Всем налить?

– Зато леворукие лучше всех разливают чай, – буркнул Торстон. – Вот у кого рука никогда не дрогнет.

– Спасибо, дядюшка, – ответил Мерлин. – Сьюзен, тебе с молоком? Са…

– Печенье, – вдруг перебила его Меррихью, встала и направилась в альков. – Я же просила принести печенье.

– Тетушка Меррихью уж-жасно любит печенье «Яффа» от Маквитти, – пояснил Мерлин. – Но, в целях воспитания воли угощается им, только когда у нас гости. А это, как я уже говорил, бывает совсем не часто.

– Нет, спасибо, мне без сахара, – сказала Сьюзен, взяла свою чашку и поднесла к глазам, чтобы рассмотреть рисунок – цветочные вставки на нежно-розовом фоне.

Таких она еще не видела. Желая узнать, откуда она, Сьюзен перевернула блюдце, но на нем не оказалось клейма. Сьюзен любила посуду и не исключала, что в будущем эта любовь может перерасти в одну из ее специальностей. Миссис Лоренс, которая не оставляла попыток направить многочисленные художественные устремления способной ученицы в одно или хотя бы в два русла, не особенно в этом преуспела.

– «Эйч-Ар-Дэниел»[6], – сказала Вивьен. – Тысяча восемьсот тридцатый год. Все, кроме сливочника, конечно. Этот от «Маркса и Спенсера», куплен пять минут назад.