Огненное евангелие - Мишель Фейбер

На этом новости кончились; на очереди спорт «после короткой рекламы».

Ранее Тео подался вперед, чтобы лучше слышать телевизор. Теперь он попробовал откинуться назад и пристроить голову на мягком изголовье. Но он был привязан таким образом, что сделать это ему не удалось. Внезапно его накрыла мощная волна клаустрофобии, абсолютная уверенность в том, что наступил край, и тогда он рванулся из своих пут. В какие-то две секунды он успел мысленно увидеть, как отрываются ножки кресла — дешевые, тонкие ножки, возможно, изъеденные древоточцем, — и как он вскакивает на ноги с глубоким выдохом облегчения, такой Прометей освобожденный. Прекрасное видение. Но не более того.

— В межсезонье Кэмпбелл подписал двухлетний контракт, — распинался «ящик», — который может потянуть на десять с половиной миллионов. Вероятно, он будет выходить на замену Дюку ЛаМонту, прошлогоднему игроку стартового состава, чтобы помочь «Великанам» улучшить скоростную игру, равнявшуюся 4,3 ярда за одно владение…

— Извините… — позвал он слабым голосом. — Извините…

— Чего тебе, посланец Сатаны? — рявкнул белокожий.

Тео замешкался с ответом. Он не привык к обращению «посланец Сатаны», разве что на сайте Amazon.

— Я очень хочу пить, — признался он. Сущая правда. Он охрип, даже говорить больно. — Можно воды?

— Я бы тебе не советовал, приятель.

— Почему?

— Что входит, то и выходит. Ты же не хочешь обмочиться?

Тео на секунду задумался.

— Я готов рискнуть, — просипел он. — Такое ощущение, что горло забито горячей золой.

— Плохо твое дело.

Странные типы снова заговорили между собой. Но появилась нотка напряжения, и через минуту или две араб, потеряв терпение, перешел почти на крик:

— Он должен сделать заявление, а для этого ему нужен голос! Нормальный, узнаваемый голос! А если он будет непохожим, все скажут, что это фальшивка.

Прошло еще пару минут, после чего перед лицом Тео зависла смуглая рука с банкой «Пепси».

— Открывай.

Тео разлепил губы и позволил арабу влить струйку колы в пересохший рот. Нёбо обожгло. Лучше бы дали простой воды. Может, это было частью истязаний. А может, в холостяцкой квартире просто не было чистых стаканов или чашек.

— Спасибо, — сказал Тео. Пролитая кола шипела на его заросшем подбородке и на передке рубашки. Пожар в горле поутих.

— Пожалуйста, — машинально ответил араб и исчез из виду.

Для него потянулись часы ожидания, томительного ожидания. Араб несколько раз прошел мимо него с едой и питьем для своего кореша, сидевшего сиднем перед телевизором. Это был довольно тщедушный парень в затрапезной одежде. Его кожа красиво выделялась на фоне голубой рубашки. Тео даже подумал, не сказать ли ему: «Слушайте, отличная рубашка!» или что-то в подобном роде, вдруг получится переломить ситуацию. Но сдержался, понимая, как фальшиво это прозвучит. Его похитили и привязали к креслу двое головорезов, а то и психов, планирующих его убить, а он стесняется сказать комплимент, попробовать втереться в доверие. Вместо этого он время от времени повторял «извините?» или «эй?», хотя подозревал, что именно такую безвольную тактику избирают обреченные заложники, которых ждет пуля в висок.

За теленовостями, в другом конце комнаты, последовала запись комедийного шоу середины девяностых.

— Ты это смотришь? — через какое-то время поинтересовался араб.

Белокожий не ответил, но, видимо, жестом показал «нет», потому что араб задал ему следующий вопрос:

— Так давай выключим?

— А вдруг спецвыпуск новостей?

— Про что? Про нас?

— Почему нет.

— Остынь. И что, по-твоему, они скажут? Что полиция вычислила нашу квартиру и сюда уже едут копы? Так тебе по телику и сообщили!

— Я не хочу превращаться в Швейцарию! — взвыл голос из «ящика», и вдруг как будто стая голодных чаек захлопала крыльями — это был записанный смех, сопровождающий любой ситком.

— Евреи, прикинь! — раздраженно бросил араб. — Мы чего, должны смотреть на этих евреев? Пустые шутки, пустой смех, пустая жизнь! Читал я про этого Сайнфелда. Самый богатый в шоу-бизнесе, у него свой авиационный ангар, а там стоят все эти «порше», на которых он даже не ездит, потому что у него есть личный шофер, прикинь. Вот почему страна загибается! Слышь, как смеются эти придурки? Над нами смеются, ты понял?

— Нури, уймись. У тебя паранойя.

— У меня паранойя? А кто из нас смотрит еврейский ситком и ждет про себя спецвыпуск новостей? Не будет новостей, пока нет записи! Вот сделаем запись, тогда будут и новости.

Тео повесил голову на грудь, вдыхая запахи дыма и приторно сладкой колы, которыми пропиталась рубашка. Запись. Второй раз они упомянули это слово. Запись его казни? Тео попытался вообразить себя человеком, который вышел из смертельной передряги и пишет про это книгу. Я мысленно записал все, что мне пока удалось узнать: (1) одного из моих тюремщиков зовут Нури; (2) со мной собираются сделать запись, чтобы потом дать ее в эфир с неизвестной для меня целью. И тут меня осенило: я понял, что является ключом к моему спасению. Тео закрыл глаза в надежде, что вот сейчас мелькнет молния и его осенит. Но увидел лишь кромешный мрак.

Теплая рука похлопала его по щеке. Он открыл глаза. Вновь над ним склонились две странные физиономии. Лицо араба сделалось напряженнее, его густые черные брови почти сошлись у переносицы.

Лицо белокожего, напротив, казалось более умиротворенным, а может, просто отсутствующим.

— Это было предопределено, ты ведь и сам понимаешь, да? — в его протяжном голосе слышались странновато чувственные нотки. — Просто каждый из нас играет свою роль.

— Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду, — сказал Тео, — но если я вас чем-то лично обидел, то…

— Тебе придется покаяться, — закончил за него белокожий. — Еще как покаяться.

Спустя несколько часов Тео уже знал все, что ему хотелось узнать, и даже больше относительно мотивов его похищения.

Короткий ответ заключался в том, что, по мнению его похитителей, «Пятое евангелие» нарушало естественное функционирование социополитического ландшафта, в связи с чем они намеревались записать на видеокамеру заранее приготовленную для него речь, с тем чтобы потом распространить ее в СМИ.

Длинный ответ, как показалось Тео, был на добрых два часа длиннее, чем следовало. В рукописном виде получилась бы целая книга, и ее издателю, если таковой нашелся бы, пришлось бы нанять редактора с хорошо работающей головой. Впрочем, история в изложении Нури и его непоименованного белого сообщника никогда не ляжет на стол издателя; она существовала исключительно в размягченных мозгах этой пары, написанная микроскопическим неразборчивым полуразмытым почерком, такой загадочный плод любви, расшифровать который было дано только им одним.