Париж встречает дождём - Людмила Дюбург

Прошли в бар отеля. Вера, следуя привычке, не сразу определилась с местом. Кресла, свет, фоновая музыка – критерии к композиции комфорта, пусть даже на час, не менялись. Тьерри, видя, как русская дама тщательно выбирает столик, похоже, был немного озадачен. Впрочем, у каждого свой бзик. Он долго читал карту вин, прежде чем заказать по бокалу бордо.

– Итак, вы привезли письмо, – первым приступил к сути, после того как наконец устроились, обменялись любезностями, выпили за знакомство, при этом он едва не опрокинул бокал, а то бы – прощай, ее Эскада.

Вера молча протянула конверт, чувствуя, что вот сейчас, сию секунду, отдаст то, с чем так свыклась в последнее время. Ей уже даже почти что не хотелось знать правды, как все было. И что было, и чего не было. Хотелось отложить момент, который так приближала, хотелось вернуться в тот день, когда Соломонов вывалил ей на стол пачки фотографий, открыток. Хотелось заново увидеть пожелтевший листочек бумаги, пробежать его по диагонали и вдруг почувствовать какое-то знакомое, но забытое в буднях суеты волнение, ощутив просто физическую сладость. Так иногда возвращаешься в любимый сон – воссоздаешь его по деталям, где-то приукрашиваешь, где-то убираешь…

Тьерри пробежал глазами первые строки, которые она знала наизусть. Перевернул страницу. Остановился на каком-то пассаже. Напрягся. Расслабился. Положил письмо в конверт. Попросил разрешения закурить, уже доставая пачку сигарет.

– Да, это действительно письмо, которое когда-то написал ее друг, Ги, – начал он. – Его уже нет. Умер. Относительно недавно, два или три года назад. Однажды мне позвонила его внучка, Клэр. Я очень удивился. Сказала, что Ги рассказывал ей про мою мать, показывал фотографии, открытки. Хранил их, берег. Клэр после смерти деда нашла наш телефон, она же фамилию знала, так что это было нетрудно. Позвонила на домашний, там мой сын теперь живет, Франсуа. Он и дал мой мобильный. Клэр захотела вернуть все, что Ги писал моей матери, но так и не отправил. Он писал ей, но, если вдуматься… Скорее, себе. Это как поток мыслей, которые он отправлял виртуально, ему важно было постоянно ее ощущать. Мы договорились встретиться.

Тьерри с наслаждением затянулся.

– Очень милая девушка. Ей, конечно, досталось в жизни. Жена Ги умерла рано, еще до рождения Клэр, она пила сильно. Ги долго был один, пока не познакомился с моей матерью. Хотя зарабатывал он хорошо, мог бы и пораньше кого-то встретить. Продавал спортивные товары, дела успешно шли. Я его помню. Смутно, но помню. Он иногда меня вместе с ней приглашал на ужин. Кстати, мать сама к нему ездила, у нас он никогда не оставался. Потом они расстались. О причинах я не спрашивал, да мне и не интересно было. Уже своя взрослая жизнь началась. А Ги, видимо, переживал сильно. И, как оказалось, больше не встретил никого.

Позже внучка у него родилась, Клэр, на нее и перенес всю свою заботу. А потом дочь пить начала, тоже что-то не заладилось. В общем, у бедняжки Клэр ни отца, ни матери толком не было. Деда она любила нежно, переживала, когда тот умер. Архивы его перебирала, перечитывала. Дома оставлять не хотела, так как мать ее совсем опустилась, стала все из квартиры тащить и букинистам сдавать за бесценок книги, письма, записки – Ги иногда даже на ресторанных салфетках любовные месседжи оставлял!

– Клэр говорила, что ее любимое письмо пропало, что-то про ожидание было, – вспоминал Тьерри. – Сожалела. Но я, конечно, не обратил внимания. Клэр полагала, что письмо это исчезло вместе с книжкой, которую читала. Оно у нее как закладка была. Говорит, с матерью поругалась из-за этого, а та давай во всем мою мать обвинять. Будто из-за нее Ги один остался. Не знаю, что сказать. Хранить такое сильное чувство почти двадцать лет, до смерти. Трудно представить, невозможно поверить. К тому же моя мать раньше из жизни ушла. Теперь я думаю, она тоже страдала. С возрастом по-другому смотришь на многое.

– А Клэр-то не пьет?

– Нет, Клэр умная, серьезная девушка. Мечтала врачом стать. Уже, наверное, учится на медицинском факультете. Мы с ней с того раза не виделись. Вот бы удивилась, если бы я ей сказал, что письмо нашлось! Да еще при каких обстоятельствах! Если рассказать – не поверят!

– Ну, в таких случаях у вас КГБ есть, сразу начнете свои песни.

– Да нет, – засмеялся он. – Мать моя на Мату Хари не похожа. Она так танцевать не умела.

– Но музыку любила, – заметила Вера, вспомнив про пальчики, отбивающие ритм песни. – А фотографии? Вы не забыли?

– Да, да, разумеется. Принес несколько. Разных. Я тоже на них есть.

Тьерри положил на столик свой конверт.

– Пожалуйста, вы можете посмотреть. Это очень личные фото, – добавил немного смущенно.

Вообще смущение ему очень шло. Как и потрясающая неловкость, за которую он постоянно извинялся, сам над собой подшучивая. Может, это и помогло разрядить напряжение, беседа шла непринужденно – Вера переспрашивала, если что-то не понимала, Тьерри с готовностью объяснял, иногда пытаясь для убедительности жестикулировать, что создавало опасные моменты. Словом, с ним было легко.

Она с некоторым страхом – боялась разочароваться и не успеть спрятать разочарование – стала рассматривать фотографии. Черно-белые, сделанные фотоаппаратом – такой же был когда-то у ее отца. «Зенит» назывался.

– Это моя мать и я, на море, в Лаванду. Мне тогда было лет пять, думаю.

Вот она, Мари-Анж. Стройная, невысокая женщина. Пышные белокурые волосы, глаза…

– А глаза? Какого цвета у нее были глаза?

– Светлые. Скорее, голубые, но иногда зеленоватые. Цвет чуть менялся от платья – то зеленые, то голубые. Но светлые. Я, к сожалению, унаследовал ее нос, а не глаза.

Да, нос казался великоватым, хотя «на ней» он был не особо заметен. Она так смеялась… Не позировала, не делала улыбку «чи-и-з», а хохотала, как будто кто-то щекотал ее во всех местах. Будто смех, вырвавшийся на волю, смеялся и радовался вместе с ней. Купальник, конечно, целомудренный, еще тех времен, но красоту, как говорится, не спрячешь: грудь, бедра. Что ж, Мари-Анж могла привлечь внимание и коленкой, и не только. Рядом с ней – мальчик, худющий, с торчащими ушами, в фуражке, в спадающих штанишках.

– Это…

– Да, да, это я. Мы всегда летом на море ездили.

На некоторых фотографиях Мари-Анж была с мужем – Тьерри действительно больше походил на отца – тоже сутуловатого, так же смотрящего на мир удивленными глазами.

А вот она уже в зрелом возрасте, в той поре, когда ее увидел Ги. Та же бесшабашная улыбка, смеющиеся глаза, в сетке мелких морщинок. По-прежнему – красивая, только белокурые волосы покороче, подобраны ободком. Платье в горошек, широкий черный пояс. Туфли на каблуке. Право же, она была неплоха.

Еще фото. Лет десять спустя. Уже просто улыбка. Глаза с грустинкой. Короткая стрижка. Сигарета.

– Постойте, а Ги? Разве у вас нет его фотографий?

– Нет, к сожалению. Клэр принесла только фото матери. И я как-то не догадался попросить.