Ангел скорой помощи - Мария Владимировна Воронова

Ян вздохнул. Покачиваясь в пустом вагоне, он почти физически ощущал, как меняется его чувство к Соне. Сначала это было обычное мужское любопытство, потом теплая и необременительная дружеская привязанность, а сейчас он с мучительной ясностью понимал, что Соня – это не просто милая девушка, с которой у него много общих интересов, а человек, которым он без всякого преувеличения восхищается и провести жизнь рядом с которым почитает честью. Звучит высокопарно, но это факт.

Она рисковала жизнью и здоровьем, чтобы помогать людям, неужели это может перевесить какой-то дурацкий борщ? Да господи, всегда бытовуху можно решить, когда люди друг друга любят. Тут уступить, там подстраховать… Детям, конечно, придется несладко, ну да ничего. Вырастут зато сильными и приспособленными к жизни.

Только Соня не верит, что получится совместить семью и работу, потому что первое, что усваивает человек, начинающий сам распоряжаться своей жизнью и принимать решения, это то, что все получить невозможно. Всегда приходится от чего-то отказаться, такой уж закон бытия. Но если знаешь, что хочешь, то выбор этот не такой болезненный, как когда ты игрушка в чужих руках.

Ян понимал, каково это жить, когда тебе предоставлен единственный выбор между подчинением и наказанием, все же первые два года учебы прошли на казарменном положении. Ему, любимому и балованному ребенку, было тяжело привыкать все делать по приказу, но сильно грела мысль, что решение пойти на военную службу он принял свободно и самостоятельно.

Ну и потом, правила были незыблемые, приказы ясные, а наказание конкретное.

Армия есть армия, куда деваться. В армии ты солдат.

Но есть и семьи, в которых на тебя смотрят как на солдата, а не как на человека.

«Делай, что говорят», «родители лучше знают», «так поступают только негодяи», – сыплются слова, как из рога изобилия, и если бы только слова… Пугают инфарктами, давлениями, астмой, у кого что есть. Когда Ян проходил практику на «скорой», таких театральных вызовов бывало за смену процентов двадцать, а то и больше. Да что на «скорой», и до больницы такие деятели сценического искусства нередко доезжают, и не всегда бывает легко исключить у них острую хирургическую патологию.

Какая там свобода воли, большинство людей растет, имея только одну альтернативу: или ты делаешь, что тебе говорят, или ты тварь, недостойная жизни, сводящая мать в могилу. Самое грустное, что в семьях, где родители точно знают, как тебе жить, ты остаешься наедине со своей бедой, если с тобой происходит что-то серьезное. Указующий перст и рука помощи – совершенно разные анатомические образования, не сочетаемые в одном организме. И тебе приходится не только решать проблему, но еще изо всех сил стараться, чтобы папа с мамой ничего не узнали.

В результате атрофируется не только навык принятия решения, но и чувство реальности. Ты не доверяешь больше собственным суждениям, потому что раз за разом то, что ты полагал правильным, оказывается недостойным и дурным. Ты перестаешь строить планы, потому что тебе все равно не позволят претворить их в жизнь, и в итоге научаешься только хитрить и изворачиваться, чтобы выиграть себе хоть миллиметр свободы, хоть глоток свежего воздуха. Да и с ним не знаешь, что делать, потому что в постоянном страхе наказания перестаешь понимать, чего же ты хочешь.

Ян мало интересовался политикой, но в последнее время часто слышал разговоры про отделение союзных республик. В Эстонии Советский Союз так прямо называли оккупантом, раньше в узком кругу, шепотом, а после Чернобыльской аварии стали почти в полный голос говорить. Вдруг выяснилось, что русских не любили никогда, но Ян стал это замечать, только когда вырос, поступил в академию и стал жить в Ленинграде, а домой приезжать на каникулы. Действительно, разница чувствовалась, что лукавить.

Вырос Ян в военном городке, где жили люди самых разных национальностей, и никому не было дела до того, откуда ты взялся, если человек хороший. Даже с антисемитизмом он впервые познакомился в академии. До этого он теоретически знал, что вроде бы где-то существуют странные люди, которые недолюбливают евреев, но в поле его зрения они не попадали.

В академии с ним на курсе учились ребята почти из всех союзных республик и прекрасно уживались. Домашки и контрольные списывали одинаково что у русского, что у таджика, лишь бы правильный был ответ, и в самоволки гоняли тоже дружно. А с началом перестройки, поди ж ты, некоторые его товарищи вдруг стали вспоминать, откуда они произошли и где их корни, вытаскивать на свет божий какие-то дрязги столетней давности, непримиримые противоречия, которые больше полувека никому не мешали, а теперь вдруг оказалось, что они страшно важны. Ян не понимал, зачем тащить из прошлого старые обиды и амбиции, когда гораздо проще исходить из того, что есть сейчас, но помирить бывших друзей, разбежавшихся на национальной почве, ему так и не удалось. Вдруг обрушившаяся на людей правда о сталинских репрессиях тоже не способствовала укреплению интернационализма. Ответственными за произвол сразу назначили русских, и никто вспоминать не хотел, что в каждой республике был свой НКВД. Ян был воспитан родителями в сознании, что пятнадцать республик – пятнадцать сестер, все друг другу помогают и поддерживают. До революции всякое бывало, но что было, то прошло, и сейчас гораздо выгоднее, спокойнее и удобнее быть частью большого государства, чем независимой страной. Ведь как ни крути, а республики не колонии империи, а полноправные части единого государства. Из них не выкачивали ценное сырье в обмен на бусы, не использовали людей в качестве дешевой рабочей силы, а совсем наоборот. Помогали развивать свои экономики, давали людям образование, медицину. Тем не менее осторожно брошенные зернышки национализма быстро и бурно проросли в головах, все резко захотели независимости. Ян долго недоумевал, почему так вышло, а теперь сообразил, что, может быть, потому, что вместе с опекой государство диктовало тебе не только, как жить, но и что думать и чувствовать. А чувство собственного «я» так необходимо человеку, что ради него он готов на борьбу и любые лишения.

Соня – профессорская дочка, родилась, как говорится, с золотой ложкой во рту, ей было уготовано блестящее будущее, но она предпочла сама распоряжаться своей жизнью.

Наверное, когда сбрасываешь с себя гнет, чувство такое, будто выходишь на свободу после двадцати лет в одиночке. Безмерное счастье, но с другой стороны – горькое сожаление, что столько лет утекли так бездарно…

Если он действительно любит Соню, то должен