Волшебный корабль - Робин Хобб

— Значит… не только дельфинчик?

— Конечно. Это ожерелье. Можешь сказать, что изображает следующая бусина?

— Хочу надеть! — заявил он. У него тряслись руки. Ожерелье! Подарок! Ему принесли подарок. Ему!.. Он взял шнур, осторожно расправил и надел через голову. Шнур застрял было в месиве щепок, торчавших на месте его глаз, но Совершенный его высвободил и устроил ожерелье на груди. Пальцы жадно ощупывали бусины… Целых пять! Пять!!! Он принялся ощупывать их уже медленнее, одну за другой.

— Дельфин… Чайка… Морская звезда… А это… ну конечно! Краб. Рыбешка… Палтус. Даже чешуя есть! И оба глаза на одной стороне. А у краба глаза на ножках… А морская звезда колючая, и на брюшке присоски… Ох, Янтарь, чудо какое! Оно, наверно, красивое, твое ожерелье? Оно на мне хорошо смотрится?…

— А ты, Совершенный, щеголь, оказывается. Вот уж никогда бы не подумала! — Он еще не слыхал в ее голосе подобного удовольствия. — Да, оно очень хорошо смотрится на тебе. Как будто тут ему и положено быть. А я-то беспокоилась… Понимаешь, самого тебя изваял такой замечательный мастер, что я волновалась — как бы мое изделие не показалось детски-неумелым на фоне подобного совершенства. И тем не менее… Знаешь, нехорошо как-то хвалить собственную работу, но ничего не поделаешь, придется. Бусины сделаны из разных сортов дерева… Ты чувствуешь это? Морская звезда — из дуба, а краба я увидела в узловатой ветке сосны. Дельфин был изгибом корня ветлы… Просто потрогай его, проследи пальцами волокна. У каждого дерева они свои, как и цвет. Я не люблю красить дерево, пусть будет такое, как есть. И это ожерелье правда хорошо на тебе сидит. Живое дерево — на обветренной коже…

Она говорила азартно, торопливо и так, словно делилась с ним сокровенным. Так, как будто в целом мире никто, кроме него, не мог по-настоящему понять такие тонкости ее ремесла.

И никакая, даже самая изысканная лесть не сказала бы ему больше, чем мимолетное прикосновение ее ладони к его груди.

Потом она спросила:

— Можно тебе задать один вопрос?

— Конечно.

Его пальцы медленно, с наслаждением путешествовали от бусины к бусине, находя все новые подробности.

— Понимаешь, я слышала, что носовые изваяния живых кораблей раскрашивают. Но потом, когда корабль оживает, изваяние приобретает свои собственные краски. Вот как ты, например. Но… каким образом? И почему именно такие, а не другие? И почему это происходит только с носовой фигурой, а не со всеми частями корабля, которые из диводрева?

— Не знаю, — ответил он. Ему сразу стало не по себе. Ему не нравилось, когда она задавала подобные вопросы. Слишком беспощадно обнажали они всю бездну различия между ним и Янтарь. А она ко всему прочему еще имела обыкновение их задавать, как раз когда он начинал забывать об этих различиях, отвлекался от них. — Сама-то ты почему такая, как есть? Как ты выращивала свою кожу, глаза, волосы?

— Ага. Поняла… — Она чуть помолчала. — Я, знаешь ли, думала, может, это зависит от твоей воли, от твоего желания. Ты кажешься мне таким чудом… Ты говоришь, ты думаешь, ты двигаешься… А вот скажи, ты всеми своими… деталями двигать можешь? В смысле, не только резными частями, руками там или губами. Я имею в виду — обшивкой, шпангоутами?…

На самом деле он мог. Иногда. Потому что гибкий корабль лучше противостоит напору ветра и волн, чем слишком жесткий. Поэтому доски обшивки были способны немного смещаться, уступая давлению волн. А иногда… иногда даже и более того. Они могли отделяться одна от другой… пропуская внутрь тихие ручейки воды, которые постепенно собирались и заполняли трюмы холодом и темнотой… Но нет! Подобное было бы предательством, хладнокровным и непростительным. Непростительным и неискупимым… Совершенный подобрался слишком близко к обжигающе-страшным воспоминаниям — и шарахнулся от них прочь.

— Почему ты спрашиваешь?

Он исполнился внезапного подозрения. Чего вообще она от него хочет? Зачем принесла ему подарок? Он отлично знал, что в действительности никто не мог его любить. Он всегда это знал. Так может, все обман и ловушка?… И она заодно с Мингслеем и Рестаром?… И ходит сюда, чтобы выпытывать его тайны? Чтобы разузнать о диводреве все, что только возможно, — а потом она пойдет им рассказывать?!

— Я не хотела расстроить тебя, — тихо пояснила Янтарь.

— Да? А чего же ты хотела? — фыркнул он ядовито.

— Понять тебя. — Она не поддалась на его тон, в ее голосе не было обиды, она говорила ласково и спокойно. — Знаешь, в определенном смысле я отличаюсь от жителей Удачного ничуть не меньше, чем ты. Я здесь чужая. И, сколько бы я ни прожила в этом городе и насколько бы честно ни вела я свое дело — для них я все равно так и останусь «приезжей». А таких в Удачном не любят. Поэтому мне очень одиноко. — Она как будто утешала его. — Поэтому я так и потянулась к тебе. Мне показалось, ты такой же одинокий, как я.

«Одинокий. Стало быть, жалкий. Она думает, я — жалкий. И глупый к тому же. Достаточно глупый, чтобы поверить, будто ей нравлюсь. Когда на самом деле она ходит сюда мои секреты выведывать…»

— А еще, — кинул он пробный камешек, — тебе страсть как хочется узнать побольше про диводрево…

Янтарь попалась на удочку. Она негромко рассмеялась.

— Врать не буду, меня, конечно, разбирает любопытство. Откуда эта древесина, способная оживать? Из какого дерева ее получают и где такие деревья растут? Наверное, они очень редкие? Должно быть, очень… Старинные семейства на целые поколения влезают в долги, чтобы заполучить корабль из диводрева… но почему?

Вот она и заговорила почти совсем так, как Мингслей!.. Совершенный расхохотался. Его гулкий смех вспугнул спящих птиц, и те с криком снялись со скал.

— А то сама не знаешь почему! — фыркнул он. — Зачем тебя Мингслей сюда подсылает? Думает, ты сумеешь завоевать мое расположение? И я стану усердно плавать ради тебя? А я знаю, что у него на уме! Он думает, что, заимев меня, сможет преспокойно подниматься по реке Дождевых Чащоб и влезать в торговлю, искони принадлежащую старым семьям Удачного и Дождевых Чащоб! — Совершенный перестал кричать, его голос стал задумчивым. — Он думает, раз я сумасшедший, так и семью свою уже предать готов. Он вообразил — раз они меня прокляли и покинули, так я против них пойду! — Совершенный сорвал с шеи ожерелье и швырнул его на песок. — Но я останусь им верен! Я всегда был им верен, что бы про меня ни говорили! Во что бы ни верили!.. Я был верен и верен останусь! — Он вскинул голову и хрипло пробасил во всю мощь: — Услышьте меня, Ладлаки! Я вам верен! И я хожу в море только ради своей семьи! Только ради вас!..

Весь его корпус глухо загудел от этого крика. Совершенный замолк, тяжело дыша. Потом прислушался. Янтарь не издавала ни звука. Только потрескивало пламя костра, да бранились, усаживаясь обратно на скалы, недовольные птицы, да волны вели свой нескончаемый разговор… А где же Янтарь?… Ее совсем не было слышно. Может, она испугалась его крика и убежала в ночь? А может, виновато и трусливо уползла куда-нибудь… Совершенный сглотнул, потер кулаком лоб и сказал себе, что это не имело значения. Вообще ничто не имело значения. Плевать… Плевать на все… Он потер шею в том месте, где на ней лопнул шнур ожерелья. Потом стал прислушиваться к говору волн. Вода поднималась: было время прилива… Угли в костре с шорохом распадались, с той стороны веяло дымком… Совершенный даже вздрогнул, услышав голос Янтарь.