Государевы конюхи - Далия Трускиновская

— По нашему-то по нашему…

Данила был готов сам себя кулаком по лбу треснуть.

Авдотьица и тогда, самовольно наняв извозчика и выследив похитителей мертвого тела до Хамовников, немало удивила конюхов недевичьей хваткой. Конечно, они понимали, что не избалованная боярышня, даже не купеческая дочка, даже не посадская девица из обычной семьи, а зазорная девка с Неглинки, привыкшая самостоятельно своей судьбой распоряжаться. Возможно, она, видя, что розыск — дело хлебное, и проведав что-то новое, решилась продолжить начатое, а потом уж и доложить Даниле, заодно стребовав с него гривенник или даже больше.

Но что такое она могла проведать?

Встретила ли одного из тех молодцов, что выкрали мертвое тело? Может, в другой скоморошьей ватаге, не Настасьиной, побывала и о замерзшем парнишечке важное услышала?

Данила мог только гадать, на что отважится сильная, рослая и охочая до хоть малой наживы девка.

— По другому твоему дельцу я розыск учинила, — продолжала Настасья. — Твоя милость знать хотела, не было ли драки между ватагами да не хоронила ли которая-нибудь ватага десятилетнего парнишку? Правильно я говорю, куманек?

— Правильно, кума.

— Так вот — ничего такого не было. Скоморохи совсем недавно на Москву приходить стали, делить нам пока было нечего. Есть которые весь год живут на Москве, промыслами занимаются, кто сапожным, кто еще каким. И только на Масленицу личины надевают. У меня Нестерка такой. Я до этих еще не добралась толком, они ведь тихо сидят. На Масленице только и станет ясно, кто к какой ватаге прилепился. Но из них никто бы в Земский приказ за мертвым телом идти не побоялся. Они на Москве — свои, чего им бояться? А наши веселые раньше времени сюда не приходят, чтобы неприятностей не нажить. Кроме тех, кто кулачным боем промышляет, — да они с собой детишек не берут. Парнишке десятилетнему при матери место. Вот кабы четырнадцать или пятнадцать — тогда уже можно понемногу и к бою приучать.

— А бывает, в иных местах и десятилетние на лед выходят, — вставил Филатка.

— Бывает! Покричать, кулачишками помахать, да и дёру — чтобы взрослые вслед за ними сошлись. Так это там, где сами боем тешатся, а на Москве ведомые бойцы весь город тешат, да и государя тоже! Тут не до баловства. Ну, что, куманек, доволен?

— Да уж доволен, — хмуро произнес Данила. Что-то во всем этом дельце одно с другим не вязалось, но он бы пока не мог сказать — что именно.

— Так мы пойдем, что ли?

Это был непростой вопрос, Настасья ждала на него двусмысленного ответа. С одной стороны, вызвала она кума с конюшен ненадолго, все необходимое сказала, пора и честь знать. Но с другой — мог же этот несуразный кум догадаться завести речь о следующей встрече!

Данила услышал лишь то, что прозвучало. Ну что же, подумал он, ей сейчас недосуг, задерживать — рассердится, и времени для встреч на Масленицу у нее точно не найдется. На Масленицу скоморохам — самая работа, когда еще столько денег огрести удастся?

— Да и я пойду… — глядя в пол, сообщил он.

Филатка — и тот был более ловок по девичьей части. Филатка-то понял, что прозвучало в вопросе хозяйки, и широко улыбнулся.

— Ну и Бог с тобой! — Настасья первая поспешила вон из церкви.

Данила сделал было шаг, но шепнул ему Филатка прямо в ухо такое, что он окаменел и позволил шустрому скомороху смыться вслед за Настасьей.

А слова эти были:

— И дурак же ты, прости Господи!..

Мучительно обдумывая Филаткино изречение, Данила вышел на крыльцо, поискал глазами Настасью — исчезла! — и побрел наугад. Он не хотел гнаться следом, не хотел еще что-то от нее услышать, да только ноги сами повели мимо Успенского собора через Ивановскую площадь и далее — сперва мимо приказного здания, потом мимо боярских дворов, и еще далее — к Спасским воротам. И непонятно для чего оказался на Красной площади. Там шел развеселый торг.

— Здорово, Данила! — окликнули из толпы.

Данила обернулся и увидел знакомого стадного конюха — Пахома.

Пахом нес службу на Хорошевской конюшне, в Москву наведывался нечасто, да и чего он тут не видал? Деревенская жизнь ему больше нравилась, там он сам себе хозяин, и домишко у него, и угодья, и при всем при том — государев человек, кто его такого обидит? И от приказных далеко, меньше начальства — меньше хлопот. Вот разве весной и осенью — когда приводят аргамаков и возников из Москвы попастись на сочных лугах да когда уводят обратно…

— Здорово, дядя Пахом! — отвечал Данила. — Что, пришел кулачным боем потешиться?

— Да Масленица же! — И стадный конюх указал на сопровождавших его подростков. — Пристали как репьи — возьми да возьми на Красную площадь! Дома им блины нехороши, а в Москве, в грязной блиннице посреди торга, — хороши! Вот и повез их всех — потешить. Возника с санками на Больших конюшнях поставили, вот — гуляем!

Данила оглядел Пахомову свиту.

Ребятки были ладненькие, тепло одетые, румяные. Взял он с собой троих, и двое наверняка братья-погодки, крепыши, и с лица — Пахомово отродье, тут уж и к бабке не ходи. Третий же парнишка, ростом повыше, был явно другого корня — у Пахомовых носы репкой, у этого — пряменький, чуть вздернутый, Пахомовы — щекастые, этот — скуластый.

— Твоих признаю, — сказал Данила. — А этот чей же?

— А этот — сирота, отец его на конюшне служил, да в чуму помер. Так мы его и взяли.

— С тобой живет?

— Нет, бабка у него уцелела, живет у бабки. И толковый парнишка — все на конюшне да на конюшне.

— Как звать-то тебя, конюх? — спросил Данила.

— А Ульяном, — с достоинством отвечал парнишка.

Было ему на вид лет тринадцать-четырнадцать, смотрел же строго, словно бы сразу отсекая шутки с шуточками.

— Суров ты больно, Ульянка, — заметил Данила.

— Бабка его избаловала, — пожаловался Пахом. — Один он у нее свет в глазу! Кабы не баловство — я бы на него и не нарадовался. Редко случается, чтобы раба Божия так кони любили! Жеребцов к нам летом с ваших, с Аргамачьих конюшен приводили, а жеребцы стоялые, норовистые, и погрызть могут запросто. Так к нему — ластились!

— Ишь ты! — Данила поглядел на парнишечку внимательнее. — Как это у тебя, братец ты мой, получается? Научи!

Очевидно, Ульянке померещилась в его словах скрытая издевка. И парнишка отвернулся, как если бы ему вдруг сделалось любопытно — что там поднялся за галдеж?

Другие же двое стали неприметно дергать и тянуть батьку за длинные рукава. На Красной площади, на торгу, в дни Масленицы столько соблазнов, а батька с чужим конюхом о всякой чепухе разглагольствует…

Но Пахом еще порасспросил Данилу про общих знакомцев и обещался на следующий день, будучи в Кремле, заглянуть с утра.

За время беседы Данила несколько остыл и пришел в себя. Помянув крепко, но беззлобно, всех своенравных девок, он поспешил на Аргамачьи конюшни. Там, идя по проходу меж стойлами, вызвал сперва Богдана, потом Озорного. Семейка куда-то запропал, и за ним послали Ваню.