Выживший во тьме - Владимир Анатольевич Вольный
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Почему-то я не замечал переход дня в ночь. Сказать, что оставался один постоянный день, тоже нельзя. Более всего это походило на бесконечные сумерки. Видимость ограничивалась расстоянием в пару сотен метров – не больше, если не меньше. Далее все начинало сливаться в темную массу, прорезаемую частыми молниями. То, что оставалось доступно взору, было кладбищем. Город представлял собой сплошное месиво. Все уничтожено, сметено с лица земли. Впечатление такое, словно по нему прошлись невероятно огромным плугом. Всюду – груды того, что раньше составляло единое целое, а теперь стало только обрывками и обломками, завалами и холмами. Сама земля деформировалась и превратилась в горы и холмы, впадины и ямы – совершенно невозможно представить, что тут находилось раньше. Там, где я предполагал увидеть озеро, сооруженное в городском парке, оказалась чуть ли не сопка, усеянная крошевом из деревьев, камней, обломков зданий. А широкий проспект превратился в нечто вовсе непроходимое, будто дорогу сначала подняли, вывернули наизнанку – а потом с силой швырнули обратно. К тому же пепел и грязь, которые все сильнее и сильнее устилали все вокруг, грозили покрыть город целиком.
Все переменилось: впечатление было такое, что прошедшая под городом гигантская рябь оставила после себя множество более мелких – и они застыли, превратив мои блуждания в почти беспрерывную череду спусков и подъемов. Что и говорить, ходить среди руин было очень, очень трудно… Множество провалов, откуда с короткими интервалами вырывался черный и едкий дым. Множество гейзеров, из которых выстреливала то обжигающе горячая, то, наоборот, чуть ли не ледяная вода… Видимо, там, под землей, происходило нечто, в корне поменявшее все, на чем город отстраивался и рос раньше. Я не знал, чем это объяснить, да и не думал – иные заботы волновали меня гораздо больше каких-то глобальных вещей. В частности – еда.
Однажды блуждания привели меня на берег бывшей реки. Я долго стоял на оползшем склоне. Раньше река опоясывала почти весь город, а теперь исчезла, оставив обнаженное дно. То тут, то там виднелись перевернутые или исковерканные суда. Некоторые лежали на боку, некоторые сломались пополам. Тут были и катера, и баржи, а посередине я увидел большой теплоход. В нем, словно в мишени, торчали воткнутые со страшной силой столбы, украшавшие собой раньше речной бульвар. Видимо, ураган подхватил их и обрушил прямо на судно, превратив его в жуткое подобие стального ежа.
Поверхность дна, усеянная всевозможным мусором, понемногу начала подсыхать – скорее всего, из-за того тепла, которое подогревало город из-под земли. Впрочем, еще оставалось множество луж и затонов – дно не являлось однородным, и вода задержалась там, где естественные впадины были глубже основного рельефа. Вглядевшись, я различил темнеющие конструкции моста: он рухнул вниз, и теперь его части – крупные куски и обломки поменьше – лежали на дне.
В городе, в котором жило несколько миллионов, трупы погибших должны были встречаться чуть ли не на каждом шагу, тем не менее в действительности их оказалось меньше. Отчасти потому, что большинство людей оказались погребены под чудовищными наслоениями земли, бетона, стекла и прочих останков цивилизации. Другая причина – беспрестанно опускавшаяся с неба взвесь мокрой грязи, которая покрывала все слой за слоем, надежно пряча город и его прежних обитателей под быстро застывавшей ледяной коркой.
И все же не проходило и дня, чтобы я в своих поисках не наталкивался на очередной труп. Обычно это была часть раздробленного туловища или оторванные руки и ноги, почти всегда частично или большей частью заваленные и засыпанные. Со временем такие встречи перестали волновать – чувства как бы атрофировались… Сострадание осталось, но было спрятано так глубоко, что я его почти не ощущал. Будто сердце покрылось жесткой броней, не пропускавшей излишних встрясок, опасных для и без того измученного организма. Одним словом, лишний раз старался не смотреть… Но не заметить одной характерной особенности не мог. У тех трупов, которые уцелели настолько, что сохранились лица, – отсутствовали глаза. Они были выжжены, причем глубоко внутрь. Так, словно к ним прикасались раскаленным прутом. Я вспомнил о том, каким нестерпимым блеском резало мне глаза в самом начале Катаклизма, и решил, что причиной стало именно это, – хотя, может, ошибался. Глазницы не просто были сожжены – в черепах мертвых я видел пустоты, как если бы они выгорали изнутри полностью. И… до сих пор я не встретил ни одного уцелевшего человека – только трупы. Их попадалось так много, что я стал к этому привыкать. Это цинично, безнравственно – но как можно по-иному относиться к тому, что изменить никто не в силах? Я знал, что не имею права смотреть на все так спокойно… и смотрел.
Понять, что случилось, тоже не пытался. Ядерная бомбежка, чудовищное землетрясение, падение астероида, наконец… да мало ли. Подойти могло любое объяснение, годное по своим масштабам к тому, что ежечасно видели мои глаза. Впрочем, видели они лишь то, что находилось совсем рядом, – все далее сорока-пятидесяти шагов уже терялось в плотном тумане. Если, конечно, Это можно назвать туманом…
Что-то необъяснимое случилось и с солнцем. Оно исчезло совсем. Сквозь нависшую над городом пелену из пепла и пыли не просматривался ни единый луч света. (Это странно сочеталось с тем, что творилось в городе: от земли во многих местах шло тепло, а уже на высоте человеческого роста ощущался пронзительный холод.) В итоге – постоянный сумрак, уменьшавший и без того ограниченные пределы видимости. Все стало одинаково – ни дня, ни ночи. Иногда падавшая с неба грязь светилась сама по себе – это могло показаться даже красивым, если бы не выглядело так жутко. Зато отсутствовал снег – его как раз заменяли те самые хлопья.
Выжившие мне по-прежнему не встречались. Наверное, я в основном бродил в центре бывшего города, где возможность уцелеть равнялась одному шансу из миллиона. На окраинах, где высотки еще не заменили собой скромные одно– и двухэтажные постройки, этих шансов могло быть не в пример больше. Возможно, люди и уцелели… Вернее, доказательства этого иной раз и попадались – но лучше бы я продолжал думать, что ошибся. Два или три случая убедили в том, что люди – если это так! – опасны не меньше, чем так и не опознанный хищник, утащивший остатки моей кровавой трапезы…
Однажды