Ястреб халифа - Ксения Медведевич

– То-то я удивился, что они поставили в Мерве наместника, – протянул Аммар.

– Да, – кивнул Тарик, – они собирались вернуться. И продолжить поход.

– Они же все время между собой дрались! – рассердился Аммар.

– Теперь не дерутся. Эсен перебил всех своих братьев и всех противников, а в тех племенах, что не желали ему подчиняться, примерил всех мужчин к тележной оси.

– Что?..

– Джунгары оставили в живых только мальчиков, не доросших до тележной оси. Маленьких мальчиков, Аммар. Тележная ось – низкая. Всех остальных мужчин перебили.

– Они всегда так поступали в захваченных вилаятах, – мрачно кивнул Аммар.

– Теперь у них есть желание поступить так со всеми жителями аш-Шарийа.

– Численность их войска?

Тарик рассмеялся:

– Не знаю!

– Ну и чего тут смешного? – еще мрачнее поинтересовался Аммар.

Тарик продолжал веселиться:

– Не знаю! Они же считать не умеют, эти твари! Впрочем, – нерегиль посерьезнел, – какая разница, Аммар? Сколько бы их ни было, придется встретиться с ними в бою и всех убить.

– Хороший план, – одобрительно кивнул Аммар.

На этот раз оба мужчины, человек и самийа, рассмеялись вместе.

Два дня спустя

– …Далее следует глава «Проступки», – звучным, хорошо поставленным голосом возгласил катиб.

Зачитывалось новое «Уложение об армии верующих». Аммар, оглядев сидевших рядами высших военачальников, сделал знак продолжать.

– «Кто самовольно оставит строй, да будет казнен. Кто нарушит отданный приказ, да будет казнен. Кто обратится в бегство, да будет казнен. Кто после приказа занять место в строю не вернется на свое место, да будет казнен. Кто наложит руку на какое-либо имущество до раздела добычи между воинами верующих, да будет казнен…»

Нерегиль, сидевший по левую руку от Аммара, довольно жмурился. Глядя на него, человек сразу понимал, что Всевышний лепил лица аль-самийа, глядя на кошку. Большие миндалевидные глаза светились и щурились на солнце, острые уши шевелились, то прижимаясь, то настораживаясь, – словом, нерегиль весьма походил на огромного черно-белого кота, пригревшегося на солнце. Сходство довершали белый шелковый кафтан и черная накидка-бишт.

Писец меж тем продолжал зачитывать вслух с длинного пергаментного свитка:

– …«Кто дотронется до женщины, не принадлежащей ему по законам аш-Шарийа, да будет казнен. Кто утаит что из военной добычи, подлежащей разделу, будь то оружие, конь, женщина или невольник любого пола, да будет казнен. Кто поднимет руку на мирного жителя без приказа, да будет казнен. Кто в походе возьмет что в чужом доме или уведет животное, или женщину, или раба, да будет казнен. Кто откажется совершать молитву в положенное время, да будет казнен. Кто откажется повиноваться повелителю верующих во время объявленной войны за веру, да будет казнен. Кто отдаст женщину, присужденную ему из военной добычи, во временное пользование другому, да будет казнен. Кто отдаст женщину, присужденную ему из военной добычи, в пользование за деньги, да будет казнен. Кто утеряет свое оружие в походе или на поле боя и не сможет его вернуть, да будет казнен. Кто потеряет запасного коня и не сможет следовать за войском, да будет казнен…»

Военачальники переглядывались. Мудрость нового закона никто оспаривать не решался – ведь Али в Книге говорил то же самое от имени Всевышнего. Тем не менее среди каидов витала одна и та же мысль.

Наконец ее озвучил старый Тахир ибн аль-Хусайн. Он тихо, словно для самого себя, проговорил:

– А у нас армия-то после исполнения этих законов останется?

Тарик встрепенулся, прищурился и ответил:

– Именно. Останется армия.

Когда катиб окончил чтение, он смотал свиток, поцеловал печать повелителя верующих и благоговейно возложил документ на голубую подушку с золотым шитьем. Аммар с удовлетворением осмотрел ряды воинов в поблескивающих кольчугах и кивнул, разрешая всем разойтись.

Тут он вспомнил, что хотел спросить самийа кое о чем, – и не обнаружил Тарика рядом с собой. Аммар невольно вздрогнул.

Он пока так и не смог привыкнуть к бесшумности и мгновенности текучих перемещений нерегиля. Не зря те, кто видел самийа в бою, говорили, что человеку с мечом против него делать нечего. Рассказывали, что джунгары, которых нерегиль убивал в степи, не всегда понимали, что уже лишились головы или половины тела. Сумеречники всегда были страшными противниками, Всевышний тому свидетель, но нерегиль, как рассказывали, и вправду оказался чем-то особенным. Аммару было любопытно, против кого Тарик воевал на западе, что его сумели скрутить, заковать и продать, как верблюда или раба-зинджа, Яхье за три кинтара золота.

Нерегиля халиф приметил на другой стороне двора, у резных ворот, ведущих в сад. В черной накидке и туго перетянутом поясом кафтане Тарик казался обманчиво хрупким – и обманчиво безобидным. «Ножки тоненькие, запястья тоненькие, шейка худенькая, жилка на шейке дрожит, ушки торчат, глазки большие – это что, девица или антилопа?» Яхья рассказывал, а потом записал в назидание потомкам халифов, что так ворчали воины, когда увидели нерегиля в первый раз. Самийа был без сознания – его укололи жалом большого человекоядного паука из тех страшных земель. Потом он очнулся, и один из слуг не нашел ничего лучшего, чем брезгливо развязать тонкокостное, жалостно остриженное, большеглазое существо. Яхья говорил, что тот бедняга погиб первым. И не заметил, что умер – от удара в горло собственной джамбией[16]. По милости Всевышнего, нерегиль не сумел быстро выдернуть кинжал из горла убитого и на следующую жертву бросился с голыми руками. Пока самийа сворачивал шею несчастному ашшариту, ему успели накинуть на горло шнурок и душили тварь до тех пор, пока та не обмякла. У державшего веревку до сих пор сохранились шрамы от когтей самийа – тот боролся до последнего. Яхья писал, что они решились расклепать на нерегиле цепи только у самой границы: в результате длительных увещаний – увы, не всегда словесных, горько признавался старый астроном – порядком измученный самийа все-таки дал слово, что ни на кого больше не будет бросаться. Впрочем, до этого кандалы не мешали ему бросаться на всех подряд – за время пути отряд Яхьи потерял еще троих человек. Один зазевался, когда давал нерегилю в руки миску с едой, – самийа плеснул ему горячей похлебкой в лицо и придушил цепью. Другой вообразил себя неизвестно кем и решил, что если нерегиль удостаивает его ответов на вопросы и даже иногда что-то спрашивает, то они вроде как «подружились», ага. «Дружба» окончилась очень быстро – опять же ударом джамбией, которую нерегиль на этот раз успел молниеносно выдернуть из горла убитого. И полоснуть сначала одного беднягу, потом другого. Выживший в той стычке слуга показывал шрам через всю грудь – он спасся чудом, то ли поскользнулся, то ли оступился и так ушел от удара. А от его товарища удача отвернулась – и самийа рассек ему горло. По милости Всевышнего среди спутников Яхьи нашелся укротитель дракона – кто-то треснул нерегиля по затылку булавой. Мог бы и на месте убить, но у самийа оказался на удивление крепкий череп – получилось только оглушить.