Форсирование романа-реки - Дубравка Угрешич

– Что это, у него спина болит? – обратилась тихо блондинка к брюнетке, а затем громко к иностранцу: – Нет, это мы не выдаем без рецепта! Понимаете?!

Иностранец, однако, упорно повторял движения, надувал щеки, кривил лицо и стискивал челюсти.

– Господи Иисусе, это просто невыносимо, – сочувственно сказала блондинка. Бледное лицо иностранца покраснело, вены на висках опасно вздулись.

– Девочки, а мне кажется, он просто не может просраться! – включилась в разговор пожилая кассирша, которая сидела за кассой и что-то подсчитывала.

Брюнетка без слов вынула из ящика еще одну упаковку и положила на прилавок рядом с предыдущими. Иностранец выпрямился и благодарно улыбнулся. Брюнетка выписала счет. Иностранец пошел к кассе, заплатил и протянул кассирше руку. Кассирша с недоумением посмотрела на чудаковатого иностранца и пожала его руку. Иностранец вернулся с чеком к своим коробочкам, запихал их в карман, через окошечко в стекле снова протянул руку, сначала блондинке, потом брюнетке, и, удовлетворенный, вышел на улицу.

– Представляешь, у меня бабушка была чешка, а я ни бе, ни ме, – растроганно сказала блондинка брюнетке. Обе они, как загипнотизированные, стояли и смотрели вслед исчезнувшему иностранцу.

– А ты пишешь прозу или поэзию? – спросил Марк у Пипо. Оба они сидели в кафе «Кавказ» и попивали лозовачу.

– Э-э… прозу, – ответил Пипо смущенно. У Пипо Финка была опубликована одна книга, которая служила ему внутренним оправданием. Она позволяла ему чувствовать себя писателем. Причем в гораздо большей степени, чем он был им на самом деле.

– И ты этим зарабатываешь на жизнь? Писанием?

– Ну да… – сказал Пипо и покраснел. Он соврал. Пипо жил с мамой на вполне приличную отцовскую пенсию, которую мама получала после смерти мужа. Писал он сценарии для детской программы телевидения. Хотя он считал это занятие третьесортным, оно обеспечивало ему карманные деньги и определенный статус в доме. В сущности, никто и не спрашивал, чем Пипо занимается, все знали, что он «тот, с телевидения». Мама тоже способствовала поддержанию его репутации, когда приглашала соседок на кофе. «Пипо? Работает, все время работает, сегодня ночью свет у него горел до трех часов…» Соседки кивали головами, и в доме чести Пипо ничто не угрожало. А это было самое важное. Потому что его трудовая биография не представляла интереса ни для кого, кроме жителей их дома.

– Не совсем… – поправился Пипо.

– А я нет, – сказал Марк. – Я не коммерческий. Поэтому я пишу сценарии для детских телевизионных программ. Этим я зарабатываю на жизнь.

– Но я тоже не коммерческий, – быстро добавил Пипо. – Скажи, как тебе нравится лозовача?[3]

– Супер! ~ сказал восхищенно Марк, отпил глоток, а затем резко сменил тон на серьезный. – А тебе не показалось, что я произвожу впечатление отчужденного?

– Нет, почему мне так должно казаться?

– Мы, американцы, все отчужденные. Это общеизвестно.

Пипо настолько растерялся от поворота к отчужденности, что просто не знал, что сказать, и поэтому заказал еще две лозовачи.

– А ты не думаешь, что я антиинтеллектуален?

– Ты?! Да ты что? С чего ты взял, что ты антиинтеллектуален?

– Мы, американцы, все антиинтеллектуальны. Это общеизвестно. Поэтому я и закончил два факультета – литературы и права, и еще три заочные школы – кулинарную, шоферскую и подводкой рыбной ловли.

– И у тебя есть все эти дипломы?! – восхищенно спросил Пипо.

– Что делать, – пожал плечами Марк. – И пять книг – два романа и три сборника рассказов.

– Да ты просто супермен!

– Думаешь? – спросил Марк недоверчиво.

– Посмотри на меня! Я еле-еле закончил один факультет, варить умею только яйца, о рыбной ловле понятия не имею, – сказал Пипо, утаив, что к тому же у него всего одна книга. Теперь признаться в этом он уже не мог.

– Но зато ты европеец! – сказал Марк.

Пипо потрясенно молчал. Он даже предположить не мог, что это чего-то стоит. Тут он заметил, что за соседний столик усаживаются литературный критик Иван Люшина и поэт Ранко Леш. При мысли, что эта пара может к ним присоединиться, Пипо захлестнула волна детской ревности.

– Вставай, пошли, – выпалил он.

– Куда? – спросил Марк.

– Куда-нибудь в другое место.

– Но почему? Здесь вполне О. К, – запротестовал Марк.

– У нас такой обычай. Мы всегда переходим в какое-нибудь другое место, – объяснил он Марку и, допив лозовачу, встал. Пипо и Марк вышли из кафе «Кавказ» и направились в «Звечку»…

За соседним столом происходил следующий разговор.

– Кто это такой?

– Американец. Какой-то провинциал из Нью-Йорка. Сразу видно по тому, как он одет.

– А этот, с ним? Финк, кажется?

– Он. Тот самый, который три года назад опубликовал эту дрянь под названием «Жизнь и творчество Пипо Финка». Так вы же писали о нем, не помните?

– Нет… Что это он так приклеился к американцу!

– Не беспокойтесь, все, что касается Америки, это out! Давно уже out! А Финк, должно быть, работает под шестидесятые. Да вы же видели его дурацкую университетскую футболку! Финк – всего лишь убогий полуинтеллектуал!

– Вы думаете?

– Европоцентризм – вот что сейчас in! Mitteleuropa! В настоящий момент именно мы в центре! Австро-Венгрия как идея выходит на первый план! Но это нужно уметь почувствовать. Если не сумеете, вы навсегда опоздаете на пресловутый поезд истории! Америка как культурный комплекс – это для деревни, для провинции! Она может впечатлять ну разве что гимназистов из какого-нибудь Прнявора. В конце концов, разве могут сравниться такие имена, как Freud, Kafka, Musil, Mahler, Krleža, не буду перечислять дальше, и какие-нибудь Mailer, Miller со всей этой пластмассовой, быстрорастворимой культурой…

– Знаешь, за что я люблю Америку? – оживленно объяснял Пипо Марку, пока они шли в «Звечку». – Ты там можешь быть кем угодно. Уедешь, например, в Rocksprings, Texas, и наймешься работать в маленьком «McDonald's» на highway, надоест – рванешь в Long Beach, California, устроишься инструктором подводной рыбной ловли, опять надоест – свалишь в Aspen, Colorado, поработаешь горнолыжным тренером, потом поднимешь паруса и отправляешься дальше, в Greenville, Smithville, Connellsville, в мифический Tombstone, а если понадобится или опять надоест, вот ты уже и в New York, в Greenich Village, например, на Bleecker Street, за своим письменным столом… – говорил Пипо с такой убедительностью, будто и сам он после Texas, California, New York просто заскочил в Загреб опрокинуть в «Звечке» рюмку лозовачи.