Три церкви - Ованес Азнаурян

– А знаете, что общего между христианством и язычеством? – вдруг спросила Лора. – Это – жертвоприношение.

Все с удивлением посмотрели на нее. Этого никто не ожидал.

– Так давайте, – предложил доктор Арман, – бросим в костер еще шишек. В жертву всем христианским и языческим богам!

– Не богохульствуй, Арман, – осадила его Клара.

– Не бойся! Здесь, на Севане, можно. Нас слышат все рыбы озера, которых запрещено ловить, на нас смотрят миллиарды звезд, которым нет до нас дела, мы на виду у острова, который стал полуостровом, так что мы неплохо защищены. Этой ночью мы все и христиане, и язычники. – И все опять бросили в огонь по шишке.

Наконец поспел грог; он был очень горячий и обжигал, пили его маленькими глотками и чувствовали, как он согревает душу и тело. Все быстро пьянели, от дыма глаза покраснели и слезились.

– В такие ночи хочется совершать безумства! – сказал Вааг, и Лора подумала, что «безумства» никак не вяжутся с его лысиной.

– Вы верующий? – спросила она.

– Вообще я – агностик. Знаете, иногда хочется написать на плакате жирными масляно-красными буквами «Я – АГНОСТИК» и пройтись по улицам Еревана… Впрочем, у нас в Армении лучше на плакате написать: «Я – БЕСПАРТИЙНЫЙ»…

– А я никогда не совершал безумных поступков, – как-то горько признался доктор Арман.

– Неправда! – возразила Лора. – Помнишь историю с экспериментом? Мама, расскажи! Ты ведь нам рассказывала, да я и сама все помню!

– Расскажи ты… – Клара сделала глоток из алюминиевой кружки.

– Татевик, Вааг! Слушайте! Каждое лето мы все (а это три семьи) ездили на дачу в Кармрашен – ну, это дачный поселок в двадцати шести километрах от города Дзорк, на юге фатерланда, по выражению дяди нашего, Вардана. Три семьи – потому что у бабушки с дедушкой три дочки, а значит, получаются классические три сестры. И это было в детстве, когда время казалось нескончаемо долгим и ты знал, что целых три месяца на даче лучше, чем в какой-нибудь Евпатории или Пицунде. Там же, в Кармрашене, кроме дачного поселка наличествовал и дом отдыха. Здравница, так сказать, всесоюзного значения, ибо воздух там – лесной и горный – считался целебным. Директором этого дома отдыха был муж старшей сестры дядя Рафик. Именно он – большой фантазер дядя Рафик – и придумал, что в здравнице всесоюзного значения обязательно должен быть бар. А то, мало ли, спросят – а у нас ни одного бара. В течение трех райских месяцев обязательно получалось так, что из Еревана дней на десять приезжали мужья двух других сестер (один из них – точно мой папа). Ну, дядь Рафик и давай водить свояков в вышеозначенный бар, а потом – в шашлычную, что была у края поля, рядом с третьим корпусом, а после – снова в бар. И так до самой ночи. Первым обычно сбегал дядя Вардан, муж тети Ашхен. Кое-как, на своих двоих, а то и по-пластунски спасаясь от дяди Рафика, спаивавшего свояков до потери пульса, добирался он до дачи, и из-за ворот – потому что сил открыть их не было – орал:

– Meine Ashkhen![21] Открой! Он меня угробит!

Дядя Вардан, когда выпьет, всегда почему-то называет мою тетю, свою жену, на немецкий лад – Ашхен. Любит он немцев, значит.

Однажды, когда дядя Вардан давно уже спал дома на раскладушке, видя черно-белые трофейные сны образца сорок третьего года, после отбоя в доме отдыха вернулся дядя Рафик. Пьяный, довольный, веселый!

Мама с удивлением спрашивает: «А где Арман?» Дядя Рафик еще шире улыбается, цокает языком и, качаясь от сквозняка в дверном проеме, отвечает: «Как где? Дома!» Тут тетя Норетта не выдерживает и рявкает на мужа: «Где Армана потерял, алкоголик?!» – «Не любишь ты меня, Нореттик, ох, не любишь. А за что? Я ж тебя люблю, моя девочка!» – «Пошли спать! Пьянь!»

Тут мама запротестовала: никто никуда не уйдет, пока не найдут ее мужа!

Тетя Ашхен отмахнулась: не беспокойся, мол, вернется, никуда не денется. Зря она это, конечно, там ведь леса бескрайние, запросто можно заблудиться.

У мамы – слезы на глазах: «Тебе хорошо! Твой-то давно храпит на раскладушке».

Вот тут как раз пора ввести новый персонаж. Вернее, двух. Первого звали Шекли, и он был не американским писателем-фантастом, а всего лишь коккер-спаниелем моего папы (он сдох два года назад – собака в смысле), который слывет, как вы догадались, большим любителем литературы. К тому же и сам пес был весь в светло-рыжих пятнах[22]. Второй персонаж – мой дед, старый Аршак-папик. Когда децибелы ссорящихся достигли ощутимых высот, Аршак-папик медленно опустил газету «Труд», снял очки и произнес: «Да-а-а-а! Есть мысль! А что, если дать собаке понюхать грязные носки Армана? И пусть ищет своего хозяина. А мы подождем. – И, уже обращаясь персонально к средней своей дочери, моей маме, добавил: – Есть у тебя грязный носок мужа?»

«Да! Я всегда храню грязные носки своего мужа! Потом отдаю их в краеведческий музей!» – простонала мама и пошла в комнату за валерьянкой. И тут бабушка Сона сказала деду знаменитую фразу, ставшую хрестоматийной: «Аршак, ты молчи, не лезь. Они сами разберутся со своими мужьями!»

Но Рафику мысль тестя понравилась, и он велел маме принести что-то из папиной одежды. Это действительно оказался носок. И естественно, сразу же послышалась язвительная реплика тети Норетты: «Эта идиотка и правда хранит грязные носки своего мужа!»

Стали тыкать носком в морду утонченного Шекли. Бедный пес чихал, пускал слезу и не понимал, зачем его пытают (в это время дядя Вардан из спальни во сне вскрикивал: «Арбайтен! Шнелле! Золдатен унд официрен!..») В итоге вытолкали бедного Шекли в темень, за ворота то есть. Мы, дети, с восторгом кричали на весь дачный поселок: «Ищи, Шекли! Ищи хозяина! Где хозяин, Шекли? Ищи!»

Бедный спаниель, понимая, что этот ад, наверное, никогда не закончится и что, наверное, так бывает – люди в определенные дни становятся невменяемыми, затрусил к соседским воротам, весьма элегантно поднял лапку и, обессмертив чужие ворота (кстати, давно нуждавшиеся в покраске), мирно вернулся домой, лег на свой коврик и притворился спящим псом, которого никто никогда не сможет разбудить.

Дядя Рафик почесал лысину и объявил, что не ожидал такой подлости со стороны коккер-спаниеля (он таки выговорил это слово!), и стал звонить своему шоферу: «Делать нечего, нужно ехать искать».

«В морги! В морги нужно звонить!» – стенала мама, в десятый раз сбиваясь со счета валерьяновых капель. «Дура! – кричала тетя Ашхен. – Ближайший морг в городе! Вряд ли труп твоего мужа смог за это время добраться до Дзорка и попроситься на ночлег!..»

Закончилась эта история хорошо, хотя и немного грустно. Папу нашли. Он лежал на обочине трассы Веревунк – Дзорк. Когда его, уже совсем замерзшего, благополучно вернули домой, а мама отпаивала его на кухне чаем, мы подслушали их разговор: «Зачем ты это сделал?» – «Я ставил эксперимент!» – «Какой эксперимент? Мы переживали!» – «Мне было интересно, остановится ли кто-нибудь из водителей, предложит помощь? Может, человеку плохо, или он ранен…» – «И как?» – «Представляешь – ни одна сука не остановилась!»