Безмолвие девушек - Пэт Баркер

Ему отвечали одобрительными возгласами.

– И пусть радуется, если ему самому не придется приплатить, чтобы отделаться от нее.

После полудня люди стали стекаться к арене. Я уже собиралась идти, когда примчалась маленькая девочка. Задыхаясь от важности возложенного на нее поручения, она выпалила:

– Гекамеда спрашивает, не придешь ли ты в стан владыки Нестора.

Не дожидаясь ответа, девочка схватила меня за руку и потащила по тропе, ведущей к лагерю Нестора.

Когда мы пришли, Нестор со своим сыном и их сподвижники уже отправились на совет. Гекамеда встретила меня с кувшином вина в руках. Я переступила порог и увидела Хрисеиду – дрожащую и белее извести. Юза как раз пыталась заставить ее съесть что-нибудь. Когда я вошла, она подняла на меня глаза и покачала головой. Я направилась прямиком к Хрисеиде и тронула ее лоб – в те дни, если у кого-то был болезненный вид, первое, что приходило в голову: мор. Однако лоб оказался холодным, хоть Хрисеида и обливалась по`том. И, к своему удовлетворению, я не заметила свежих синяков.

Жилище Нестора находилось очень близко от арены. Стоя на веранде, мы хорошо видели статуи богов и кресла предводителей. Над толпой возносился гул голосов, но разговоры стихали всякий раз, когда под громогласные выкрики глашатаев появлялся кто-то из царей и в сопровождении советников занимал свое место. Кресла располагались громадным полукругом, обращенным к пустому креслу Агамемнона, помещенному под статуей Зевса, от которого царь Микен и черпал свою силу. Солнце скрывалось за сизой дымкой, как и во все дни, пока бушевал мор. Статуи богов отбрасывали на песок скудные тени.

Под звуки труб и барабанов, последним из царей, на арене появился Агамемнон и опустился в свое кресло, подобное трону. Ахилл сидел прямо напротив, внешне спокойный – руки покоятся на коленях, – но даже на расстоянии я чувствовала, какая в нем бушует энергия. Он что-то говорил Патроклу, смеялся – или делал вид, что смеется, – но затем резко замолчал и стал смотреть, как последние из воинов занимают задние ряды арены. Внешне безмятежный, Ахилл был вне себя от ярости, и когда он поднялся, напряжение его проявилось. Он встал всем весом на носки, как бывает, если человек готов броситься в бой или спасаться бегством. Впрочем, сомневаюсь, что мысли о бегстве когда-нибудь его посещали. Все взоры были устремлены на него, но сам Ахилл видел перед собой только Агамемнона.

– Что ж, – начал он. – Троянцы с одной стороны и поветрие – с другой. И мы не можем бороться с ними одновременно. – Язвительная ухмылка. – Это так, верно?

Агамемнон хранил молчание.

– Или… – Ахилл вскинул руку, призывая к тишине. – Мы можем разобраться, что привело к этому. Разве прорицатель не объяснит нам, чем мы прогневали Аполлона? Ведь очевидно, что мор наслал на нас Аполлон. И если мы выясним, что сделали – и чего не сделали, – то сможем все исправить.

Когда он сел, толпа пришла в движение. Затем первые ряды расступились, и вперед шагнул Калхас, провидец. Вид у него был явно напуганный. Сложно было назвать его привлекательным человеком: бледный и тощий, с удивительно длинной шеей. Он попытался заговорить, и его кадык – такой острый, что сам по себе отбрасывал тень, – судорожно задергался. Но в конце концов он совладал с собой, и прорезался его сиплый голос. Кажется, Калхас спрашивал, если его пророчество вовлечет в себя человека беспредельно могущественного, встанет ли Ахилл на его защиту?

Тот приподнялся.

– Давай же, скажи нам. Никто не причинит тебе вреда, пока я жив. – Он помедлил, но не сумел сдержаться. – Даже если ты говоришь об Агамемноне, мнящем себя величайшим из греков.

Вот он и прозвучал, вызов Агамемнону, перед лицом богов и на глазах у тысяч его собственных воинов.

И Калхас в пространных выражениях возвестил то, о чем уже знали все собравшиеся: что Аполлон наслал мор, чтобы покарать Агамемнона за оскорбление своего жреца. И что единственный способ умилостивить бога – возвратить девушку отцу и принести в жертву сотню тельцов. И, само собой, отказаться от выкупа…

Калхас еще не окончил речь, а Агамемнон указывал на него перстом. Убогий, жалкий недомерок, когда он пророчил что-то хорошее? И вот он кричит – едва ли подходящее определение заплетающейся речи Калхаса, – что Агамемнон виноват в поветрии, потому что отказался вернуть девчонку отцу…

– И это истинно так, – заявил царь Микен. – Я не желаю отпускать ее.

Я услышала у себя за спиной слабый голос Хрисеиды:

– Что я говорила?

– Скажу откровенно, я предпочел ее своей супруге. Она не менее искусна за ткацким станком и куда лучше в остальном: рост, красота, тело. – Тут по толпе пробежал одобрительный ропот. – Но, будучи предводителем войска, я не могу видеть, как умирают мои собственные воины… Поэтому – да, я верну ее отцу.

У Гекамеды вырвался радостный возглас. Я обернулась, чтобы узреть радость в глазах Хрисеиды, но та побледнела еще сильнее.

– Это неправда! – Ее кулаки стиснуты, в тонком голосе злоба. – Это уловка.

– Думаю, он говорит правду, – возразила Гекамеда.

Юза всплеснула руками, глядя на нас.

– Неужели я одна здесь еще соображаю? Он предпочитает ее своей супруге! Да ей бы умолять его, чтобы позволил остаться…

– Заткнись, Юза, – сказала я. – Ради богов.

– О, простите язык мой…

Я вновь повернулась к арене. Агамемнон еще говорил, но его слова тонули в одобрительных криках толпы. Наконец, когда гомон утих, он произнес:

– Но боюсь, что тут есть загвоздка. Я остаюсь без награды. У всех что-то есть, я же остаюсь ни с чем. Я требую возмещения.

Ахилл вновь поднялся.

– И где мы найдем тебе замену? Может, где-то есть неразграбленная сокровищница? Я такой не знаю. Все добытое в Лирнессе мы давно поделили. Придется тебе дожидаться, пока мы не возьмем Трою.

– Нет, Ахилл, не тебе обращаться ко мне в таком тоне. Я не собираюсь оставаться ни с чем. И если ты не дашь мне награды, что ж, я возьму ее сам. Быть может, твою, Одиссей?

Юза вскинула руки.

– Да!

И она не прикидывалась. Юза нравилась мне, но ей было плевать, кто ее сношает, лишь бы жить в довольстве. Но стать наградой Агамемнона… Вряд ли ее жизнь изменилась бы к лучшему.

Агамемнон там временем продолжал, указывая поочередно на царей, сидящих перед ним.

– Или твою, – говорил он. – Или твою.

Но это, конечно же, была игра. Его взгляд уже был устремлен на конкретного человека, а скоро последовал и указующий перст.

– Или твою, Ахилл?

В первый миг я решила, что неправильно поняла. Я была трофеем Ахилла, Агамемнон не мог иметь в виду меня. Я боялась оглядываться на других женщин, поэтому просто стояла и смотрела на арену.