Безмолвие девушек - Пэт Баркер

– Не этой девчачьей мочи, – добавил он и натянуто рассмеялся.

Антилох между тем оглядывался в поисках места, чтобы сесть. Увидел кровать и двинулся к ней неловким шагом. Ему представлялось, что Ахилл наблюдает за ним, поэтому он споткнулся о ковер и едва не растянулся.

Патрокл размешивал в золотой чаше вино для Нестора. Когда все было готово, он подошел к очагу и щедро плеснул вина в огонь во славу Аполлона. Капли зашипели на железной решетке. Нестор поднял чашу и выпил. Затем смерил Ахилла долгим, суровым взглядом.

– Вижу, ты пока не собираешься грузиться на корабли?

– Он не явился за девчонкой. Пока.

Нестор улыбнулся и покачал головой.

– Ты не отплывешь. Можно назвать тебя кем угодно, но только не предателем.

– Я не вижу в этом предательства. Это не моя война.

– Но охотно в нее вступил.

– Мне было семнадцать. – Ахилл подался вперед. – Он поступил сегодня оскорбительно, и каждый понимал это, но никто не осудил его.

– Я осудил. И осуждаю теперь.

– Нет уж, теперь все псу под хвост. Ему нужна Троя, так пусть берет – но без меня. Да только мы оба знаем, что он не сможет.

Нестор помолчал мгновение. Затем произнес:

– Я привык, что меня слушают, Ахилл…

– Продолжай. Я слушаю.

– Ты не можешь позволить другим сражаться, пока сам сидишь здесь и дуешься. – Нестор вскинул руку. – Да, дуешься.

Ахилл принял это на удивление сдержанно.

– Сегодня он пренебрег всякими правилами. Я сражался за эту девушку. Войско преподнесло ее мне – он не вправе забирать ее. Для меня все кончено. Я не собираюсь рисковать жизнью – и жизнями моих воинов – ради слабого, алчного, неумелого и трусливого царя.

Я ожидала, что Нестор вступится за Агамемнона, однако он лишь улыбнулся.

– Может, оно и так – это не имеет значения. И не важно, что ты лучший, чем он, воин, храбрее его и сильнее, – речь не об этом. У него больше воинов, чем у тебя, больше кораблей и больше земель – потому он возглавляет войско, а не ты.

– Но это не дает ему права забирать у других трофеи. Это мое, он этого не заслужил.

Было сказано еще много слов – об отваге, мужестве, верности, чести, – но я уже не слушала. Для меня имело значение лишь одно короткое слово: это. Это мое, он этого не заслужил.

Когда я вновь смогла сосредоточиться на их разговоре, Нестор говорил:

– Что ж, я лишь надеюсь…

Но никто так и не узнал, на что надеялся Нестор. Из коридора послышались торопливые шаги, и через мгновение в комнату ввалился Алким. Лицо его блестело от пота.

– Там глашатаи Агамемнона.

Чаша выскользнула из моих рук, и красное вино обрызгало тунику.

– Агамемнон с ними? – спросил Ахилл.

Алким помотал головой. Я заметила, как Ахилл покосился на Нестора, и глаза его вспыхнули. Но, когда он заговорил, слова его были обращены к Патроклу:

– Узнай, готова ли она, хорошо?

Нестор выглядел растерянным.

– Я не знал, что они явятся.

Ахилл тронул его руку в знак доверия.

Глашатаи Агамемнона явились в черных с алым одеяниях, с посохами, увитыми золотыми лентами. Им надлежало встать с внушительным видом и громкими, чистыми голосами возвестить послание Агамемнона. Вместо этого старший из них шагнул вперед и упал на колени. Ахилл подскочил и помог старцу подняться.

– Не тревожься, – сказал он. – Я не собираюсь вымещать на вас злобу. В этом нет вашей вины.

Дверь в чулан отворилась. Патрокл вошел и положил руки мне на плечи, но я стряхнула их.

– Ты по-прежнему думаешь, что он взял бы меня в жены?

Тот не успел ответить – его окликнул Ахилл:

– Патрокл, она готова?

Патрокл протянул мне руку. Я повиновалась, и он провел меня в комнату. Глашатаи уже вышли. Я осмелилась взглянуть на Ахилла и, к своему изумлению, увидела слезы на его щеках. Не было ни всхлипов, ни чего-то подобного; слезы просто катились по его лицу, и он даже не счел нужным смахнуть их.

Ахилл плакал, когда меня уводили. Я не плакала. Даже теперь, спустя годы, когда все это уже не имеет значения, я по-прежнему горжусь собой.

Но в ту ночь я заплакала.

С первого дня, когда они высадились у стен Трои, он знал, что не вернется домой. Не уготовано ему радостных встреч, объятий и пиров в его честь. Не познать ему долгой и унылой жизни, рождения детей от надоедливой жены. Не проводить долгих часов, выслушивая жалобы земледельцев на соседей, верша суд в мелочных тяжбах, пока с течением лет не придут старость, немощность и смерть. Смерть в теплой постели, у очага, в окружении детей и внуков. И после, еще несколько лет, его имя будет звучать на устах людей, тех, кто знал его всю жизнь и сражался с ним бок о бок под стенами Трои. Но память людская коротка. Сменятся поколения, пройдут века, его гробница зарастет травой – и люди, проезжая на колесницах, каких он и представить не может, остановятся и скажут: «Как, по-твоему, что это? Похоже, дело человеческих рук…»

Ничего из этого ему не суждено. И он не возражает. Куда проще сознавать, что скоро придет время, что на рассвете, в сумерках или в знойный полдень меч или копье сразит его, и он умрет, как и жил, в неугасающих лучах славы. И на этом его история не прервется, ибо так посулили ему вероломные боги: вечная слава в обмен на раннюю смерть под стенами Трои.

* * *

Он знает нрав этого моря во всех проявлениях. Во всяком случае, мог утверждать это до недавних пор. Но в последние две недели движение волн было столь необычно – прежде он не видел ничего подобного. Небо хмурилось изо дня в день, и волны без единого клочка пены накатывали сплошным грозным валом. И он почувствовал недовольство богов еще прежде, чем первые воины пали жертвами моровых стрел.

Пока бушевал мор, вода ни разу не поднималась, но теперь море словно наверстывает упущенное. Волны гонят к берегу хлопья грязной пены, которая вскипает на мгновение и впитывается в песок. И каждая новая волна выше предыдущей. Вода подбирается к той части берега, которая годами оставалась сухой, волны выносят на сушу переплетенные водоросли, обломки раковин и выбеленные кости чаек.

В ночь, когда увели Брисеиду, один из кораблей сорвало с якорей. Патрокл растолкал его, и они вместе бросились на пляж, выкрикивая приказы и созывая людей. К рассвету корабль уже громоздился на мелководье, завалившись на бок, и ракушки, облепившие днище, придавали ему сходство с древним бородавчатым чудищем. С тех пор таких высоких волн больше не наблюдалось, но это послужило предостережением. Теперь они проверяли крепления всех кораблей, а некоторые подтащили еще дальше на сушу.