Листопад - Тихомир Михайлович Ачимович

покоряться! Они дотла сожгли наше село, а жителей, больше половины, расстреляли. Теперь, выходит, и я должен подставить им свою голову?

Шумадинец, признаться, не знал, что делать. Хотелось надеяться, что их гонят в лагерь или на какие-нибудь работы. Охрана там все же не очень сильная, можно будет как-нибудь изловчиться и бежать. Сейчас бежать бессмысленно: верная смерть. Фашисты торчали на каждом шагу. Всюду: на шоссе, на обочинах дороги — стояли немецкие танки, орудия, грузовики. По шоссе одна за другой ехали повозки с награбленным имуществом. И по мере приближения к городу число немцев и полицаев увеличивалось.

Как только колонна сравнялась с первым лесочком, парень в кителе сделал резкий прыжок в сторону, сбил с ног конвоира и перемахнул через кювет. Всего несколько шагов отделяло его от леса, где он надеялся скрыться, как с разных сторон застучали автоматы. Шумадинец видел, как парень перевернулся в воздухе, упал, снова вскочил, а затем, раскинув руки и наклонив вперед голову, сделал несколько шагов и замертво рухнул на землю. Немец, которого сбил парень, подошел к нему и, давая выход злобе, выпустил в него, уже мертвого, очередь из автомата. По оцепеневшей колонне прокатился тяжелый вздох.

В городе трагедия была еще страшнее. Немцы врывались в школы и гимназии, выводили на улицу учащихся и учителей и сгоняли в бараки. Четыреста четвертая немецкая пехотная дивизия на протяжении целого дня хватала людей на фабриках, в учреждениях, в частных домах. Когда Стойковича загнали в барак, там уже негде было повернуться. А немцы приводили все новых и новых людей и буквально втискивали их в бараки. Каждый барак охраняли десять часовых. День тянулся бесконечно, казалось, он никогда не кончится, но ночь, страшная варфоломеевская ночь двадцатого века, была еще тяжелее.

Когда ночь пошла на убыль, недалеко от города началась кровавая оргия. Палачи приступили к своему делу. Об этом известили длинные пулеметные очереди, доносившиеся из низины, где протекала речка Сушица. Зловещие жернова смерти начали перемалывать свои жертвы. Колонну за колонной штыками пригоняли на место кровавой бойни. Пулеметы вели огонь почти непрерывно. Люди с ужасом слушали их смертоносную музыку.

Подготовка к расстрелу начиналась еще во дворе бараков. Заложников осматривали, обыскивали и отбирали все, что представляло какую-нибудь ценность.

Стойковича вывели из барака, когда уже рассвело. Их группу ожидал свой, «домашний» немец, выросший в Воеводине на сербском хлебе[14]. На нем была черная униформа, которую носили югославские немцы, перешедшие на службу к оккупантам. На рукаве кителя была желтая полоса с нарисованной на ней фашистской свастикой, а на плечах — белые погоны капитана. Немец произнес перед заложниками высокопарную речь, словно напутствовал их защищать отечество:

— Вы должны знать, что рейх велик и непобедим. Он покорил всю Европу. Отныне Европа больше не существует. Есть лишь великая Германия. В настоящее время наши войска захватывают Азию. Через несколько дней большевики сложат оружие. Россия находится при последнем издыхании. Немецкая армия сейчас в расцвете своих сил. Наша армия уже вышла к Москве. У нас неисчерпаемые резервы. Никто не в состоянии противостоять нашей великой нации.

Люди не слушали капитана, у них были свои заботы. Капитан понял их состояние и заговорил громче, словно хотел разбудить:

— Вы знаете, что немецкие войска во многих местах воевали без потерь. А в вашей дикой стране наших солдат убивают бабы. Вы разрушаете дороги и мосты, взрываете поезда, рвете связь. Вы осмелились нанести ущерб великой Германии. Мы больше этого не потерпим. Предупреждений было достаточно. Вам известен приказ: за каждого убитого немца расстреливать сто сербов. Мы будем уничтожать вас, сжигать ваши города и села. Мы уничтожим вашу нацию, уничтожим всех коммунистов.

Немец замолчал на мгновение, словно проверял, какое впечатление произвели его слова.

— Немцев убивают коммунисты, — раздалось из толпы, — вы их и ловите. За что убиваете невинных?

— Среди вас нет невинных. Все вы на один лад и поэтому будете расстреляны! — злобно крикнул немец.

В нескольких шагах от себя Шумадинец увидел молодую женщину. Он знал ее. Это была учительница средней школы, с которой он часто встречался на молодежных собраниях. Учительница плакала. Немец заметил ее.

— Не плачь, госпожа, — саркастически обратился он к ней. — Сербы не плачут. Ты же не плакала, когда коммунисты уничтожали наших сыновей.

Учительница подняла голову, посмотрела на капитана глазами, полными ненависти, и, почти не разжимая губ, гневно произнесла:

— Не дождешься, бандит, чтобы мы плакали по вашим щенкам.

— Замолчи! — нервозно крикнул капитан и угрожающе положил руку на кобуру пистолета. — Всех уничтожим! Сербия превратится в пустыню. Фюрер никого не пощадит… А сейчас, коммунисты и евреи, выйти из строя!

Никто не шевельнулся. Капитан переводил взгляд с одного лица на другое и вдруг увидел среди заложников попа.

— А вы что здесь делаете, святой отец? — спросил он, подходя к попу.

— Господин капитан, меня ваши солдаты взяли по ошибке, — прерывающимся голосом ответил поп.

— Выйдите и встаньте вон в ту группу, — приказал капитан, указав попу на небольшую группу людей, отобранных из других колонн. — Мы сохраним вам жизнь, если вы укажете коммунистов.

— Господин капитан, я гарантирую вам, что здесь нет ни одного коммуниста. Можете мне верить. Все эти люди из моего прихода, клянусь вам.

— Заткнись, старый пес, а своей гарантией можешь утереть свой толстый зад. Он тебе больше не пригодится… Становись обратно в строй. Ты и есть коммунист. Если коммунисты не трусы, пусть выйдут, чтобы на них можно было посмотреть. И тем, у кого родственники в партизанах, — тоже выйти из строя!

Строй качнулся, будто под порывом ветра, и перед капитаном появился человек средних лет, в очках, в коротком пальто, отороченном мехом.

— Я врач Крстулович, — сказал он голосом человека, решившегося на все. — У меня в партизанах сын и дочь. К сожалению, они уже погибли. Теперь можете убить и меня.

Капитан ухмыльнулся:

— Убьем, убьем непременно.

— Коли вы так кровожадны, можете и со мной делать что вам угодно! — донеслось из колонны.

На середину из строя вышел еще один человек. По одежде он походил на рабочего. Голову он держал высоко, и было видно, что горд своим поступком.

— У меня два сына в партизанах, — подойдя к капитану, крикнул он сильным голосом. — Они отомстят за меня. Найдутся люди, которые за все вам сполна отплатят.

— Мы уничтожим и вас и ваших сыновей, — жестко произнес капитан.

— Меня можете, а их — руки коротки. Они коммунисты.

Немца словно передернуло.

— Кто еще коммунист? — крикнул он. — Выходи!

Шумадинец заметно наклонился вперед. Многие из окружающих знали, что он член партии, и