Листопад - Тихомир Михайлович Ачимович

сейчас он не мог допустить, чтобы в последний момент они потеряли к нему уважение и стали презирать. С намерением выйти из строя он зашевелился, но стоявший рядом человек крепко схватил его за руку и потянул назад. Взгляды их встретились, и Шумадинец прочитал в глазах соседа осуждение. Незнакомец был одет в добротное зимнее пальто из ратина, на голове у него была меховая шапка, на носу блестели очки в золотой оправе. Шумадинец обратил внимание, что капитан уже несколько раз смотрел на человека в очках, словно пытался вспомнить, где он его видел.

Пройдя еще раз вдоль строя, капитан подошел к соседу Шумадинца.

— Кто вы по специальности? — спросил он.

— Я? — Человек в очках выступил вперед и прикрыл собой Шумадинца. — Я горный инженер.

— Почему ты плохо говоришь по-сербски?

— Потому что я не серб. Я русский. Русский я! — почти крикнул он, как будто немец его не слышал.

Капитан громко рассмеялся.

— Ну раз ты русский, тогда становись на то место, где был. Пусть тебя спасают твои большевики.

— И спасут, всех спасут большевики, слышишь, кроме тебя.

Немец прикусил нижнюю губу. Рука его потянулась к русскому.

— Снимай пальто, быстро. Шапку тоже. Здесь не Сибирь, да они тебе больше не понадобятся. И очки снимай.

— Но…

— Молчать!

Горный инженер выполнил приказание. Офицер перекинул его пальто на левую руку, очки бросил в карман и, когда увидел, что на шее русского красивый шерстяной шарф, потянулся к нему правой рукой. Русский машинально прижал шарф к груди, но, встретившись глазами с офицером, опустил руки. Сопротивление было бесполезно.

Врача, рабочего и русского инженера поставили во главе колонны, и она тронулась.

Со стороны речки Сушицы порывы ветра доносили тяжелый запах пороха и крови. Злобно тявкали пулеметные очереди. Там происходило массовое уничтожение людей. Под колесами фашистской машины смерти погибали югославы. Запущенная еще на заре, машина работала без остановок. Люди предчувствовали близкую гибель, но не теряли человеческого достоинства. Их лица словно окаменели, они двигались небыстрым шагом, будто надеялись таким способом продлить жизнь. Вдоль всей дороги, через несколько метров друг от друга, стояли немецкие солдаты с оружием наготове. Всем своим видом они хотели внушить людям страх и ужас, сломить их волю, растоптать.

Вдруг в этой жуткой атмосфере, как призыв колокола, зазвучал голос Шумадинца. В полную силу он запел национальный гимн. Обреченные на смерть люди вздрогнули и распрямились, на их безжизненных лицах сверкнула искра возрождения. Колонна подхватила слова гимна, сначала нестройно и тихо, а затем все дружнее и громче. «Гей, славяне, еще жив в нас дух наших дедов…» — разносилось по городу, будило народ. Взбешенные немцы били людей прикладами, выкрикивали угрозы, требовали прекратить пение, но были не в силах остановить воспрянувший духом народ. Крагуевац гремел, как во время грозы. Это его сыны прощались с ним.

Вдоль улиц, по которым следовали заложники, стояли их матери, жены, сестры, которых немцы специально выгнали из домов. Женщины голосили, раздирали на себе одежду, задыхались от слез и рыданий, падали в обморок, но, как только заслышали слова гимна, узнали голоса своих близких, перестали причитать, распрямились и подхватили песню. Сквозь слова гимна из колонны доносились выкрики: «Да здравствует свобода!.. Россия… Победа…»

Колонна, в которой находился Шумадинец, медленно приближалась к конечному пункту пути. Сейчас они шли буквально по трупам, по людской крови. Страшная буря смерти бесновалась над порабощенной землей. Пулеметы, казалось, задыхались в слепом бешенстве.

Люди один за другим падали как подкошенные. Шумадинец не хотел умирать безропотно, без борьбы. В последнее мгновение ему вспомнились его товарищи по партизанскому отряду, которые, конечно, ждут его с нетерпением. Настанет время, и они отомстят за него.

Он уловил момент, когда пулеметная очередь ударила по нему, и опередил ее на мгновение, резко бросившись на землю. Рядом с ним и прямо на него падали убитые товарищи, падали медленно, не спеша, как сползают снопы с заваливающейся скирды. Словно в бреду, он различал глухие и тяжелые удары мертвых тел о землю, слышал предсмертные возгласы, и ему казалось, что это умирает он сам, умирает вся его любимая Сербия, умирают все честные люди земли.

Кровь заливала Шумадинца. Она была у него на лице, на одежде, во рту, и он не мог понять, чья на нем кровь — своя или чужая. Чтобы не задохнуться, Стойкович немного приподнял голову, подсунув руку под подбородок. С их колонной было покончено. Теперь стреляли уже в другом месте: Раздавались лишь одиночные выстрелы — это добивали раненых. Шумадинец подумал, что такая судьба ждет и его, если он себя обнаружит. Совсем близко послышались шаги, и Шумадинец неожиданно открыл глаза. В двух-трех метрах перед собой он увидел широко расставленные ноги в ботинках, забрызганных кровью… На слух определил, что немец перезаряжает автомат.

Вдруг Шумадинец увидел совсем близко от себя змею, которая ползла к нему по окровавленной траве. В октябре змеи обычно уже спят, а эта, видимо, была потревожена в своем убежище стрельбой и запахом крови. Шумадинец оцепенел, не в силах оторвать взгляда от гадюки. Сердце у него замерло, дыхание остановилось. Надо было пережить весь ужас бойни, чтобы умереть от укуса ядовитой змеи! Она между тем приближалась. Сейчас он отчетливо видел ее стеклянные глаза, мелкие зубы, острое жало. Он открыл рот, чтобы закричать, но голос не повиновался ему…

Немец, перезарядив автомат, шагнул в его сторону и оказался на пути змеи. В то мгновение, когда Стойкович ждал автоматной очереди, раздался отчаянный вопль на чужом, непонятном языке. Змея ужалила фашиста. Он как подкошенный упал и придавил своей тяжестью змею. Шумадинец на секунду встретился с ним взглядом. В глазах немца стоял смертельный испуг, мольба о пощаде. В стороне послышались чьи-то торопливые шаги. Стойкович понял, что немец сейчас его видит, медленно закрыл глаза и потерял сознание.

…Он очнулся от какого-то тупого удара. Со страхом открыл глаза. Шел дождь. Труп, лежавший на Шумадинце, вдруг сполз с его спины. Затаив дыхание, Шумадинец немного приподнял голову. Смеркалось. Горизонт почти не различался в мутных волнах серых облаков. По лощине полз туман. Города не было видно. Шумадинец осторожно повернулся на бок и вдруг увидел девушку. Ее руки и пальто были в крови, волосы распущены, лицо посинело от холода.

— Где немцы? — спросил он, оглядываясь по сторонам.

— Ушли. Они свое дело сделали… А нашим здесь запретили появляться.

— А ты зачем рискуешь? Убить же могут.

— Авось бог милует, — ответила девушка. С ее длинных темных волос стекали дождевые капли. — Они на сегодня досыта настрелялись, сейчас шляются