Мирабо - Рене де Кастр

28 декабря 1773 года Людовик XV в очередном тайном приказе повелел Мирабо с женой безвыездно проживать в их замке; их доходы были заморожены, чтобы уплатить проценты по долгам, на нужды семьи отводились только 3 тысячи ливров в год; поскольку доходы не покрывали процентов с долгов, можно себе представить, каковы были перспективы.

Разумеется, Мирабо поссорился с госпожой де Лиме и целые дни напролет бранился с Эмили. Чтобы раздобыть немного денег, он тайком продал кое-какую мебель, потом начал вырубать леса в своем имении. Куратор по имени Гарсон, приставленный для надзора Другом людей, поставил того в известность. Маркиз де Мирабо тотчас принял меры.

В марте 1774 года новый тайный приказ предписывал супругам Мирабо отправиться жить в Маноск под надзор, одновременно маркиз затеял против сына процесс, добиваясь признания его частично недееспособным. Похоже было, что молодая пара скатилась на самое дно пропасти…

IV

Маноск — веселенький городок в четырех лье к северу от Мирабо, зажатый меж залитых солнцем холмов неподалеку от Дюранс, окруженный оливковыми плантациями, раскинувшимися на рыжей земле. Неподалеку — голубые горы. Это словно кусочек Умбрии.

Граф и графиня де Мирабо прибыли туда нищими (им было позволено взять с собой только кое-какие пожитки), они не знали, где станут жить со своим ребенком. Пока подыскивался дом по средствам, семью приютили друзья — семейство Гассо. Это были мелкопоместные дворяне, с которыми соседствовали Мирабо, нисходя до знакомства с ними. Их сын, служивший в Париже мушкетером, был посвящен Другом людей в хитрости политэкономии, и с той поры маркиз считал его достойным человеком. Молодой офицер сошелся также и с Мариньянами, у которых жил в тот момент, когда Эмили собиралась рожать.

Господин и госпожа де Гассо, как могли, старались скрасить изгнание своих гостей. Несмотря на запреты, Эмили привезла с собой несколько томов, стащив их из библиотеки Мирабо — чтобы муж мог найти себе занятие. Оноре Габриэль читал и пописывал: он сделал набросок очерка о деспотизме. Отношения между супругами охладели. Эмили находила мужа более грубым, нежели любящим, а потому проводила большую часть времени с тремя дочерьми Гассо, сестрами офицера. Последний, стоявший в гарнизоне в Валансе, часто приезжал в увольнения, он тайно ухаживал за Эмили и оказывал ей услуги: в частности, был посредником в переписке Эмили с Другом людей.

В конце марта 1774 года — а в это время Мирабо уже достиг совершеннолетия, — он перехватил тайное письмо своего отца к Эмили. В письме сообщалось о начале процедуры признания его недееспособным. Удар сразил молодого человека, он был глубоко унижен: с ним обращались, как с дурачком или сумасшедшим.

Однако он сам вынужден был пойти навстречу. Госпожа де Лиме только что произвела на свет ребенка, досадно похожего на Мирабо. 25 апреля 1774 года он прислал ей поздравительное письмо, в котором гарантировал возвращение сумм, за которые поручился господин де Лиме, и давал обязательство уплатить по ним 5 процентов. Кроме того, он не мог уже пользоваться преимуществами несовершеннолетнего. Признание недееспособности было для него единственным способом избежать долговой ямы.

9 мая в Маноске Мирабо допросил следователь, присланный королевским судьей по гражданским делам. Тот произнес трогательную речь в свою защиту: «Мое поведение было безумным и предосудительным, признаю это, не краснея; вначале я действовал по легкомыслию, затем по нужде, и в конце концов — по слабости».

Он признал свои долги, твердо пообещал более их не делать, вызвался всё уплатить восемьюдесятью тысячами ливров, которых у него не было, наконец, распростерся в слезах перед портретом своего отца. Все эти ужимки не растрогали служителя правосудия, он составил отчет, и 8 июня 1774 года Мирабо был признан недееспособным с отягчающими последствиями: доход семьи был сокращен до 2400 ливров в год. Это была бедность, почти нищета.

Пропасть оказалась глубже, чем можно было предположить. Эмили снова забеременела; ее муж встревожился по этому поводу — ведь он навещал ее по ночам все реже и реже.

Каким бы циником Мирабо ни был, по натуре он был ревнив. Его ревность касалась не только любви: он страдал, если не главенствовал, не пользовался предпочтением; он испытывал это чувство в дружбе и, возможно, еще более — в отношении своей популярности. Это была единственная его черта, с какой он не смог ничего поделать. Оноре Габриэль смирился со своей недееспособностью и даже оценил выгоды от нее: он больше не был ответствен за свои долги; он постарался скрыть свое юридическое положение и отныне охотно подписывал бумаги, по которым его не могли заставить платить. Такое ненормальное положение сохранится до конца; «недееспособность» не помешает ему стать депутатом в 1789 году и войти в Национальное (Учредительное) собрание. Человек, который нанесет монархии столь мощный удар, что та никогда от него не оправится, до самой своей смерти останется лишенным гражданских прав. Относительно этого вопроса Мирабо рассуждал как юрист; в плане чувств он был более непосредствен.

Возможно, именно поэтому он шпионил за своей супругой, хотя та его больше не интересовала. Было перехвачено еще одно письмо, теперь уже не от Друга людей, а непосредственно от мушкетера Гассо. Вне всякого сомнения, он был любовником Эмили, возможно, отцом ребенка, которого она ждала. Предатель называл Мирабо «своим самым ярым врагом».

После ущемления в правах — новое унижение. Мирабо считал естественным сомневаться в жене; ужасным для него было то, что она предпочла ему Гассо, эту посредственность. Он не знал и, возможно, никогда не узнал, что гениальность никогда не является для близких добродетелью. Что же до женщин, то они борются со скукой, не забывая при этом о своем удовольствии.

В данном случае Мирабо потерял самообладание; он забыл о достоинстве и чуть не выставил себя на посмешище. Подавив в себе вспышку гнева, что чуть не стоило ему апоплексического удара, он собрал все семейство, чтобы сообщить о своем несчастье. Он предоставил Эмили публично во всем признаться. Госпожа де Мирабо бросилась к ногам оскорбленного супруга, орошала их слезами и молила о прошении. Гассо были так поражены, что признали свою вину; они как будто сообща взяли на себя этот грех, и им ничего не оставалось, как заклинать Мирабо сохранить жизнь несчастному обольстителю. Театральным жестом они положили маленького Виктора между разобщенными супругами, словно чтобы не допустить драки. В помпезной речи Мирабо помиловал прелюбодеев, а заодно и все семейство Гассо. Потом написал мушкетеру длинное послание, под которым мог бы подписаться Сганарель:

«Письмо, написанное моей рукой, могло бы стать для вас ударом грома, если бы честь не угасла окончательно в вашем сердце… Да, я ваш самый ярый враг, ибо таковым становится человек, которого оскорбили… Варвар, принесший в жертву грубому и безудержному желанию все добродетели и невиннейшую из женщин! Кто дал тебе право лишать меня радости снова стать отцом! Несчастное создание, которое я могу уничтожить, ползает у моих ног, обнимая их; я вижу, как она терзается; ее раскаяние меня обезоруживает; я вспоминаю, что она женщина и что она молода; вся моя ярость обрушивается на негодяя, который погубил нас обоих… Несчастный! Если бы твоя совесть не была средоточием всех пороков, она стала бы твоим неумолимым палачом».