Мирабо - Рене де Кастр

Эта разлука станет окончательной; семейная жизнь Мирабо закончилась.

VI

Графиня де Мирабо прибыла в Биньон 29 августа 1774 года. Маркиз был тогда в Париже и наслаждался личным торжеством: король Людовик XVI сделал главой правительства господина Тюрго из Лимузена, самого выдающегося из физиократов и убежденного сторонника экономических теорий, выдвигаемых Другом людей. Многие серьезно полагали, что последний доведет до конца дело своей жизни; весьма возможно, что его пригласят в Королевский совет.

Таким образом, раздутый от гордости властитель дум, вернувшийся в Биньон, был совершенно не готов к известию о новых проказах своего сына. Он увидел в них столь большую угрозу для собственной карьеры, что немедленно вернулся в Париж, заявив, что ему «остается лишь вырвать сына из рук правосудия», и для этого он сам будет просить «как о милости» о тайном приказе заключить его в тюрьму, пока ордер на арест не дойдет до сведения министров, которым он ничего не скажет «из опасения их вмешательства». Для проформы Эмили пролила несколько слезинок и сказала, что вернется к мужу. Маркиз ответил, что «это будет неприлично», и предложил невестке подождать в Биньоне, пока ее муж не выйдет из тюрьмы, где наверняка пробудет недолго.

Королевский приказ, предписывающий заключить Мирабо в замок Иф без суда и следствия, был отправлен из Версаля 7 сентября. 20 сентября Мирабо взяли в Маноске — он как раз заканчивал работу над «Опытом о деспотизме». В цепях, под охраной двух полицейских несчастный был доставлен в Марсель, а затем заточен в мрачную крепость на скалистом острове. Некогда маркиз де Мирабо посетил эту скорбную обитель и в бурлескной поэме назвал ее «безутешной скалой». Но каким бы печальным ни было это событие, надо признать, что оно случилось кстати — иначе Мирабо арестовала бы полиция, его поместили бы в общую тюрьму и судили.

Заключение в замок Иф приостановило процесс в Грассе; двумя годами позже дело было рассмотрено заочно и, поскольку в суд никто не явился, завершилось формальным осуждением, сопровождаемым штрафом. С другой стороны, кредиторы узника волновались: пока тайный приказ был в силе, их домогательства были тщетны.

На данный момент Друг людей мало заботился об уплате долгов Оноре Габриэля; он думал только о том, что заключение сына даст ему покой, позволит вплотную заняться собственным бракоразводным процессом с маркизой де Мирабо и выиграть первый его круг.

Маркиз полюбил свою невестку. Не зная о вине Эмили, он тешил себя мыслью о том, что Оноре Габриэль один в ответе за все; он даже написал маркизу де Мариньяну: «Габриэль находится там, где должен быть и где пребудет; если произойдет чудо, и он станет вести себя достаточно хорошо, чтобы комендант, в конце концов, поручился за его благоразумие и раскаяние, тогда я добьюсь его перевода в какую-нибудь крепость, где ему придется делить с кем-нибудь камеру, чтобы испытать его. Если какое-либо чудо позволит ему выдержать и это испытание, я буду держать наготове другие».

При такой отеческой заботе Мирабо рисковал всю жизнь провести в тюрьме. Не подозревая об опасности, он попытался приспособиться к новым условиям: перезнакомился со всеми товарищами по узилищу и выяснил, что в целом они были столь же мало виновны в своих преступлениях, как и он сам. Впрочем, общество в замке Иф составилось не блестящее: несколько безумцев, молодые развратники, наконец, «люди, чье единственное преступление состояло в том, что у них хорошенькие жены, которым покровительствует кое-кто из подлых лакеев, называемых (вероятно, из антифразы) вельможами». Нельзя, конечно, не испытывать горечи, когда не можешь вырваться со скалистого островка в триста метров в длину!

Мирабо пришелся по душе коменданту тюрьмы, господину дʼАллегру. Тот был к нему снисходителен и попытался выхлопотать досрочное освобождение узника, расхваливая его хорошее поведение. Комендант разрешил ему переписываться с женой. От переписки было мало проку, это был диалог глухих: письма Эмили безразличны, беззаботны, холодны; в них говорится о ее жизни в Париже, о развлечениях, туалетах, и ни одной весточки о ребенке. Эмили с легкостью вошла в когорту мучителей своего мужа.

К несчастью, писем Мирабо к Эмили сохранилось мало; в дошедших до нас отрывках — отчаяние, едва сдерживаемая ярость и остатки нежности. В самые мрачные моменты узник умоляет неверную жену приехать к нему и отчаянно вспоминает о редких счастливых моментах, которые их объединяли. Эмили отвечает сухо: «Что же до озорства, то поверьте, господин граф, сейчас я слишком целомудренная девушка, чтобы об этом слушать», — и говорит о другом. Мирабо страдает, но не от ревности, а от лишений и одиночества; он чувствует себя свободным от супруги, которая больше таковой не является и чье коварство его ранит.

Увы! На скалистом утесе невозможны романы, которые могли бы его утешить: «В замке Иф была только одна женщина, точнее, существо, напоминающее таковую. Мне было двадцать шесть лет. Было бы преступлением предположить, что она показалась мне хорошенькой». Воздержание сделало Мирабо снисходительным: тамошняя красавица была женой маркитанта, человека грубого и ревнивого. За неимением лучшего Мирабо стал любовником маркитантки на потеху всей тюрьме. В разгар этого жалкого романа узника навестил его брат Бонифаций, уже заплывший жирком. Он возвращался с Мальты, куда отправился, чтобы принести рыцарский обет. Однако там он наделал долгов, потратившись на «обжорство и девочек». Сильно тревожась о том, как-то его примут в Биньоне, младший сын решил отвлечь внимание от себя, рассказал о посещении замка Иф и о «морганатической связи» своего старшего брата.

Эмили заработала очко: она объявила мужу, что в курсе его приключений. Письмо ее заканчивалось следующей отповедью: «Что ж, сударь, к вашему же пущему удобству, как говорит ваш дядюшка, вы хорошо делаете, что развлекаетесь». Письмо прибыло в эпицентр скандала: маркитант только что узнал о своем несчастье, вздул жену, та сбежала, захватив с собой семейные сбережения, и укрылась у госпожи де Кабри. Обманутый муж, выходя за рамки приличий, написал Эмили, что ее муж — негодяй.

Комендант закрыл глаза на этот фарс, для Эмили же он стал предлогом к жестокому поступку. Когда муж в очередной раз попросил ее приехать к нему, она ответила, что маркиз де Мариньян приказал ей с ним развестись. Тогда Мирабо оставил борьбу. «У нее не было ни сильной души, ни возвышенного ума, — напишет он, думая о разрыве, — но она родилась, чтобы быть рассудительной, хоть и дурно воспитанной, и была бы такой, если бы я не оказался чересчур безумен и не взлетел слишком высоко для нее».

Заключение Мирабо всё же не могло длиться бесконечно. Благожелательные рапорты коменданта становились все настойчивее. Возможно, маркиз де Мирабо, занимавший тогда прочное положение при дворе, уступил и попросил Тюрго определить непокорного, но одаренного сына на какую-нибудь должность в захолустье — если бы это было так, то сделало бы честь Другу людей. Но в очередной раз обстоятельства сложились так, что приговор, вынесенный им родному сыну, стал безапелляционным.

Близилась коронация Людовика XVI; по традиции почетной охраной на церемонии были мушкетеры. Господин де Гассо должен был по этому случаю отправиться в Париж, Мирабо об этом узнал и почувствовал приступ ревности. Он написал Эмили резкое письмо: «Вы чудовище, вы показали мои письма моему отцу. Я не хочу вас терять, но приходится; мое сердце обливается кровью при мысли о том, что я должен пожертвовать тем, что так любил. Однако провести меня вам больше не удастся. Влеките ваш позор, куда пожелаете. Доведите еще дальше, если это возможно, ваше коварное двуличие. Прощайте навсегда».