Чёрт, подмостный, домовой — кто ты такой? - Ирма Хан

Подхватив рогатину и мешок, старик повернул в лес. У поваленной грозой сосны резко свернул и…исчез.

— Тёплый нынче какой октябрь, — вздохнул дед Матвей, укладывая хворост для костра.

Костёр разгорелся, колдун вынул из-за пояса нож с чёрной ручкой:

— Мёртвых от живых отделяю, — бормотал он, обходя костёр и рассекая ножом воздух, — миры разделяю, вас, духи лесные, призываю. Выходите! Добрые, и злые, тёмные, и светлые, сытые и голодные. Примите плату за то, что на просьбы откликаетесь, меня не чураетесь, от работы не отлыниваете.

Оставшийся хлеб Матвей положил на камень, облил молоком. Зашумел лес, закачались деревья, смех и шёпот, что раздались по округе, случайного путника враз лишили бы рассудка. Захрустели ветки, заплясали тени от пламени свечей, что расставил старик вокруг костра.

Аромат трав пьянит морозный воздух, нечисть беснуется вокруг каравая, ленточки на рогатине пляшут, улыбается дед Матвей. Кот Васька то с одной, то с другой тенью на перегонки бегает, в чехарду с духами играет. Хорошо колдуну в лесу.

Спокойно…

Вдруг ветка хрустнула. И не по прихоти лесных духов — чужой на их шабаш пожаловал. Жаль. Испортят ведь всё веселье! Ночь сегодня особенная, он старался духам угодить — сделал всё, как те любят, у него и разговор к ним серьёзный, и просьба немалая.

Эх…

Нечисть замерла — кто пнём прикинулся, кто веткой. На поляну вышли двое мужчин, остановились в паре шагов от хозяина полянки.

— Ты смотри, — хрипло хохотнул один из непрошеных гостей. — Старик один в ночи шастает… Не страшно, уважаемый?

— Страшно? Страшно было. Один раз. Немец спалил односельчан в избе. Заживо. Тогда было страшно, теперь — нет, — спокойно ответил Матвей, подбросив в огонь несколько веток.

— Ещё скажи, что смерти не боишься, — голос второго оказался тонким и неприятным на слух.

— Со Смертью договориться можно.

— Это как же?

— Очень просто. Жизнь одного предложить Костлявой в обмен на свою. Тебе сколько? Сорок пять? — Старик ткнул пальцем в писклявого грубияна — отблеск от костра осветил его тучную фигуру. — Жить тебе осталось до семидесяти пяти. Значит, лет тридцать с тебя себе заберу.

Толстяк побледнел, но лишь на мгновение:

— Тебе конец, — он провёл ребром ладони по горлу, вынул нож из-за голенища и стал подкидывать, ловко ловя за рукоять.

— Уверен?

Старик стал медленно подниматься с поваленного дерева. Он всё поднимался и поднимался, пока не стал ростом с вековую сосну.

Мужики попятились.

— Ты это видишь? — шёпотом спросил низенький. — Или мне кажется?

— Бежим! — пискнул полный, выронив нож, и оба со всех ног бросились в чащу.

— Что стоите? — Шёпот тени старика был слышен в каждом уголке леса, каждую белку разбудил, всех волков поднял, птиц всполошил! — Духи темные! Духи светлые! Смутьянов накажите, под ноги бросайтесь, за одежду хватайтесь, страху нагоните, в дали дальние, миры перекрёстные загоните!

Что тут началось! Лес ожил. Звери, птицы, духи — все смешалось в один вихрь — валились деревья, преграждая путь несчастным беглецам, что и без того вязли в топи возникшего под ногами болота. Костлявые пальцы кикимор царапали кожу, птицы норовили выклевать глаза, огоньки волчьих глаз замаячили в чаще…

— Витька, что это?! — Жалобно взвыл толстяк и… пропал вслед за товарищем.

Незначительное недоразумение стёрлось из памяти деда Матвея в ту же секунду. Старик сидел у костра, смотрел на пламя и… вспоминал.

Тысяча девятьсот сорок первый год.

Десятилетним мальчишкой он приехал на летние каникулы из Ленинграда в Чурмилкино — к бабушке с дедушкой. Там уже ждала его неразлучная четверка. Петька, Гришка, Полинка и Галинка. Лес — рядом. Рукой подать до речки. И все это — их. До самого конца августа! После приедут родители, чтобы забрать в школу — его, Гришу, Галю и Полю — в Ленинград, а Петьку — в Приозерск.

Последнее лето их счастливого детства. До войны двенадцать дней. Разве могли они представить себе тогда, чем закончатся летние каникулы?

Матвей вздохнул. Потряс головой, прогоняя тягостные воспоминания. Вот только нет такого ритуала магического, нет такого духа из всей нечистой братии по ту сторону, что могли бы унять боль в душе. Стереть память. А жаль. За час без воспоминаний он отдал бы… Да всё, что угодно отдал бы. Кроме Васьки. Единственного друга он бы предать не смог. Хоть он и кот.

— Что ж… пора приниматься за дело, — он встал, воткнул рогатину в центр очерченного золой круга: — Стражник! Зову тебя. Появись. Мгновенно, сию минуту приди ко мне и выслушай мою просьбу!

По лесу поплыл мелодичный звон — зазвенели привязанные к рогатине колокольчики.

— Зову тебя, призываю, о помощи взываю! Нужных людей ко мне приведи — дорогу запутай, нашепчи, обмани, пошли знаки. Жду их, как голодный — хлеба, как узник — неба.

Аз фар роми ферти! Мирта сати фон!

Глава 1

Притча о коте и кикиморе

— Бабушка, бабушка! Котейка шипит, спину выгибает! А рядом нет никого…

— Есть, внучек. Ты просто не видишь. А Черныш — видит.

— Это как?

— Коты не только наш мир видят. А шипит наш Черныш известно на кого — на Кикимору!

— А ты откуда знаешь…

— Ха-ха-ха… Вот поживёшь с моё… Может, тоже знать будешь.

Бабушка склонила голову и как-то странно посмотрела на внука…

— А почему он на неё шипит?

— Недолюбливают коты кикимор.

— Почему?

— Ложись в кроватку, Матвейка. Я тебе одеялко со всех сторон подоткну, а ты слушай, да не перебивай. Было это давно... Очень давно. С нечистью человек что тогда не дружил, но и не ссорился, что и сейчас так. Худой мир лучше доброй ссоры — каждый из миров существует по своим законам.

А только тогда в каждом доме домовой жил. В каждом дворе — дворовой, под мостком — подмостный, а кикиморы... Кикиморы везде шастают, известное дело. Домовой порядок любил, за скотиной приглядывал. Дом от злых сил защищал. Хозяйка корову подоит — поставит домовому мисочку с молоком в укромное место. А кикимора... Она не злая. Если, конечно, не забрёл на болото одинокий путник. А в дому человеческом вреда от неё