Разведчики - Кир Дмитриевич Шеболдаев

немецкие проволочные заграждения, что находились левее показанных Носовым кустов. Там кое-где были перебиты колья, на которые натягивалась колючая проволока, и она местами обвисла, но линия заграждения не порвана.

Ни под проволокой, ни за нею ничего не видно. Я сошел со ступенек и, желая проверить себя, передал бинокль Борину, нашему многоопытному разведчику, начавшему войну с первой минуты нападения фашистской Германии.

Он тоже долго, не отрываясь, смотрел в бинокль.

— Ничего не видно, товарищ гвардии лейтенант.

— Ну, значит, я прав, — вмешался Носов. — Ловили нас ночью фрицы.

Носов со своими офицерами пошел к себе на КП, а я с Бориным двинулся дальше.

Мы осторожно, чтобы не выдать себя немецким наблюдателям, просмотрели участок, выбранный Руссаковым, уже не по карте, а на местности, так сказать, в натуре. Место было хорошее не только для подхода, но и для отхода поисковой группы.

Понаблюдав за нейтралкой и окопами противника несколько часов, мы решили до сумерек сходить к себе в разведроту пообедать. Нам предстояло еще проследить поведение немцев вечером и ночью, изучить их режим освещения; обычно, как только темнело, они на всем протяжении фронта время от времени запускали осветительные ракеты над нейтральной полосой. Промежутки между каждой ракетой были везде разные. Эти промежутки, да и места, откуда запускались ракеты, требовалось точно знать.

Уже стемнело, когда я с Бориным, а за нами Руссаков со своей, группой пошли в роту. Проходя по окопам, мы подошли к тому месту, с которого комбат Носов показывал нам в бинокль немецкие заграждения. Там снова скопились наши солдаты. Я спросил одного — в чем дело. Он показал на нейтралку:

— А вы послушайте!

Я стал прислушиваться… — В минуты затишья между буханьем вражеских пушек, именно с того места, на которое мне днем показывал капитан Носов, неслись приглушенные расстоянием крики: «Братцы, ну люди вы или нет? Помогите же! Слышите меня? Ребята, я свой, помогите!» Голос замолкал на некоторое время, будто человек ждал ответа.

Через пять-десять минут крики повторялись. Но вот что было действительно странно: немцы, всегда обстреливавшие любой подозрительный шорох, возникавший на нейтралке, молчали. Не освещали они почему-то участок ракетами, не запускали их чаще, чем обычно.

Мы хорошо понимали, что не мог человек тяжело раненный так долго кричать, звать к себе, где-то хорониться незамеченный на нейтралке. Если были силы для крика, то почему не полз к своим.

Мы постояли, послушали, я скомандовал разведчикам:

— Шагом марш!

Часа через три, уже после обеда, мы возвращались на руссаковский участок и опять на том же самом месте натолкнулись на солдат и офицеров первого батальона. Они стояли и с интересом прислушивались к совсем глухим и, пожалуй, значительно ослабевшим крикам. Теперь неизвестный не только просил, но время от времени перемешивал свою просьбу с бранью.

— Кричит и даже ругается, — сказал мне кто-то.

Нам было некогда, и мы прошли на участок Руссакова. Там пробыли часов до двух ночи. Нам стало понятно наконец, откуда, в какой последовательности и как часто немцы освещали нейтралку.

Возвращались усталые, предвкушая еду и отдых у себя, в разведроте. А на том самом месте, в окопах первого батальона, по-прежнему было людно. Среди наблюдавших, а вернее, слушавших ночную нейтралку, был и комбат Носов.

Добрейшая душа, Федя Носов всегда прятал свою душевность за показным недовольным ворчанием. Когда мы подошли, он показал мне рукой в сторону немцев.

— Ругается, дьявол. Я уже второй раз обзвонил всех. Никто никого в тыл к немцам не посылал, а потому никого оттуда не ждем.

Я прислушался. Голос кричавшего едва доносился. Он уже не просил, а ругался и угрожал: «Сволочи! Перестрелять вас всех, подлецов, надо! Из пулеметов! Трусы!..» Дальше следовала отчаянная брань.

Подошли все наши разведчики, остановились и тоже с интересом стали вслушиваться в доносившиеся крики. В ругани чувствовалась злая безысходность.

— Ну чем ему поможешь? Немцы молчат, а это верный признак, что подманивают нас, да дураков теперь нет! — Сказал, ни к кому не обращаясь, капитан Носов. А из-под немецкой проволоки продолжали доноситься хриплые выкрики: «Стрелять вас всех, гадов, надо!»

И тут Руссаков, слушавший голос, сказал радостно, по-детски:

— Нет! Ты только послушай, как он нас костит? А?! Наш человек! Ползем! Посмотрим?

Но тут вмешался комбат Носов:

— Теперь не сорок первый год, когда наши люди из окружения выходили. Сейчас так просто никто не перейдет через немецкие, окопы. Фрицы нарочно придумали нам подсадку!

Комбат был прав, но, несмотря на это, в душе мы все жалели кричавшего там, на нейтралке, человека. Даже совестно было друг перед другом за наше безучастное поведение.

Способ захвата «языка» через «подсаженного» жалобщика придумали не немцы, а мы сами — и давно. Делалось это так. Ночью разведчики вылезали на нейтралку и между кустарником устанавливали заранее приготовленный большой карикатурный портрет Гитлера, нарисованный дивизионными художниками на щите фанеры или на мешковине, натянутой на раму. Увидев на рассвете своего великого фюрера, скажем, без штанов, убегающего из-под Сталинграда, или еще в более позорной позе, немцы не знали, что делать. Стрелять-то по Адольфу Гитлеру, хоть он и в карикатурной позе, немцы не решались. Это было равносильно тому, чтобы стрелять по живому фюреру! И запретить своим солдатам смотреть вперед, туда, где этот портрет выставлен, фашистские офицеры тоже не могли. Вот и стояла эта карикатура целый день, а как только наступала ночь, немцы тут же посылали двух-трех солдат снять карикатуру. А нам они-то и нужны, мы уже давно, с сумерек, поджидаем их в засаде.

Так мы несколько раз брали «языков». Но долго это продолжаться не могло; скоро немцы не стали церемониться с карикатурами фюрера, начали вызывать огонь своих минометов. Минометчики откроют огонь по требуемому квадрату и разнесут в щепки карикатуру на Гитлера.

В отместку на наши трюки с карикатурами немцы стали применять свою хитрость. Они подманивали к своим засадам наших сердобольных солдат криками о помощи специально подсаженных для этого людей. И наши «клевали» сначала на фашистские приманки, но, узнав их, тоже перестали попадаться.

Руссаков сдвинул на лоб шапку, почесал затылок и, восхищенно причмокнув языком, сказал мне:

— Нет, все-таки послушай! Так выражаться может только истинно русский человек! Давай, Вьюгин, полезем и вытащим его?!

— Может, еще третьего офицера из роты прикажешь вызвать? Немцы нас и сцапают, — съязвил я. Хотя меня тоже подмывало узнать, кто же там кричит, даже если его немцы нарочно подсадили. Очень уж убедительно он бранился. Кого фашисты могли подсадить? Нашего запуганного военнопленного! Для того, чтобы не уполз к своим, запросто могли