Антропология общения и творчества - Андрей Юрьевич Панов

как "Я", и он переживает определённый опыт, который может символически выражать в понятиях2. Насколько возможно, я старался сохранить эту целостность опыта, но для этого мне приходилось опираться на ряд важнейших понятий, прежде всего на понятия "общения" и "творчества". При описании человека я стремился не описывать его, опять же, как машину, состоящую из элементов, а повествовать о нём динамически как об опыте. Поэтому для меня центральны не статически-объектные понятия "духа", "души" и "тела", а динамические понятия "общения", "творчества", "сознания", "красоты", то есть всего того, что человек опытно переживает в динамике. В связи с этим к самому повествованию книги следует относиться не как к "научному" труду, а больше как к художественному произведению, скорее как к картине, чем как к “инструкции”.

Человек познаётся в динамике и в антиномиях, он проходит через противоречия, и его существование драматично. Поэтому невозможно мыслить о человеке статически-онтологически, как о данности и даже как о природе. Человек проходит через опыт как минимум трёх эонов, трёх модусов существования: райского мира, падшего мира и преображённого мира. Лишь условно здесь говорится о "мире" как о внешних условиях существования, в действительности же имеется в виду стадии внутреннего экзистенциального опыта, через которые проходит человек, которые отражают его отношения с Богом и с самим собой, диалектику общения и творчества в нём самом. "Мир" — это только отражение внутреннего состояния человека, а вернее, качества отношений его с Богом. Человек проходит через первозданное состояние, через падшее состояние и через преображённое состояние. Говоря о человеке, я всегда стремился увидеть его в перспективе этого трёхчастного экзистенциального опыта, стараясь не потерять целостности. Иначе понять человека по существу невозможно. Особенно важно было уделить внимание преображённому состоянию человека, опыту Царства Небесного. Об этом говорить сложнее всего, потому и говорят об этом совсем не часто. Хуже того, большинство христиан даже не проявляют к этому интереса, как будто забыв заповедь Христа: "ищите прежде Царства Небесного и правды Его"3. Часто мыслят о Царстве Небесном как о возвращении в райское состояние, причём грехопадение толкуется нередко только как непослушание и осквернение грехами, что нужно преодолеть послушанием и очищением. Таким образом, сознание может целиком определяться и быть обусловленным падшим миром и его злом, пусть даже и отрицательно, а не светом открывшегося Царства Небесного. Между тем как всё следовало бы рассматривать в перспективе Царства Небесного и его правды. Здесь невозможно ограничиваться только лишь некоторыми общими абстрактными словами и снимать все многочисленные вопросы рассуждениями о тайне и непостижимости, как бы забывая истину о том, что Царство Небесное уже открылось человеку, уже "посреди", "внутри"4. Нельзя определять преображённый мир Небесного Царства только лишь как неизвестную неопределённость или только лишь как очищенный от греха и зла падший мир без собственного особого, вечного содержания. Трудность заключается в том, что ничто в Царстве Небесном нельзя определить объективированно, ни о чём нельзя составить "надёжного" знания, и для него невозможно найти никаких твёрдых критериев, но это говорит только о том, что здесь актуален только духовный опыт веры и уместны только духовные критерии, составляющие реальность самого духовного, небесного мира. Нет сомнений, что Царство Небесное выше и больше всякого нашего наличного опыта, всяких наших понятий и определений, но мы не совсем оторваны и не совсем изолированы от него, а значит, мы можем постигать его собственное содержание и его собственный вечный смысл, "как бы сквозь тусклое стекло, гадательно"5. Более того, всё в падшем, эмпирическом мире стоило бы видеть, оценивать и судить в перспективе Царства Небесного, в перспективе вечности, и только так можно что-либо понять. Если мы совсем не можем судить о чём-либо в перспективе Царства Небесного, значит мы этого совсем ещё не понимаем по существу. Вечный смысл, глубинная истина и подлинное содержание всего открывается в реальности Небесного Царства. К этому устремляется всё в этой книге, и она целиком написана в перспективе Царства Небесного или, во всяком случае, проникнута глубочайшим интересом к нему. Можно даже сказать, что эта книга посвящена эсхатологической антропологии.

Плоть и дух

Для традиционной христианской антропологии фундаментально различение в человеке духа и плоти. Это, можно сказать, вопиющий факт человеческого существования, которые обнаруживается сразу, бросается в глаза невооружённым взглядом. На самом простейшем уровне это означает обнаружение в человеке разницы между "внутренним" (душой или духом) и "внешним" (телом), невидимым и видимым. Но такая дихотомия, хотя и обнаруживает очевидный факт, есть лишь первая ступень познания, и её онтологическое утверждение может быть наивным, слишком большим упрощением. Всегда был большой соблазн признать за "внутренним" и "невидимым" доброе начало, а за "внешним" и видимым — злое или, во всяком случае, недоброе начало. Такое наивное понимание часто опровергалось, особенно в последние столетия6, хотя оно всё же крепко сидит в сознании многих людей до сих пор, пусть и со своими нюансами и различиями. Уже в Писании много говорится о "злых духах" и о "святой плоти". Но так или иначе, с теми или иными нравственными оценками, всё же оставалось доминирующим противопоставление души и тела, как внутреннего и внешнего. Большим прозрением апостола Павла было, хотя и непостоянное в его текстах, различение души и духа. Не всё, что относится к внутреннему миру человека, есть его дух, то есть родственное Богу, вечное начало. Наоборот, существенная часть этого внутреннего мира скорее тяготеет к телу и является, в известном смысле, его отражением. Психическая, эмоциональная и интеллектуальная жизнь человека чрезвычайно связана с его телом, и это не есть ещё сама по себе жизнь духа. Это особенно хорошо показали позитивные науки о человеке. Смешение духовного и душевного, т. е. как бы двух составляющих "внутреннего", "невидимого" в человеке — это большой соблазн и большая ошибка. В понимании этого и состоит очищающая правда трихотомического понимания человека.

Но не зря и апостол Павел прибегал к трихотомии только в некоторых местах своих текстов и делал это инструментально, исходя из потребностей контекста. Трихотомическое понимание человека можно воспринимать как инструментальное очищение и уточнение дихотомического понимания. Ведь душа человека, которую, как оказалось, нельзя смешивать с духом, экзистенциально очень сильно, как было показано, тяготеет к телу, причём до такой степени, что можно говорить о единстве тела и души как о двух сторонах одного явления. По существу есть плоть, которая включает в себя тело и душу. В падшем мире плоть материальна, и это ее основная характеристика. Тело