Игры богов - Александр Золотько

– И жалел, что он не может то же самое проделать с тобой! – засмеялся Щука.

Все захохотали. Громче всех – агент Одноглазого в порту, который точно знал, что баб на корабле пират не терпит. Гомиков – тоже.

– Он п-перетащил свою л-лодку прямо через гал-леру, – выдавил из себя Заика.

Все снова засмеялись.

– Все это дерьмо, – не обиделся Горластый. – А вот что я испытал после захода…

– Да уж могу себе представить, – сказал Щука.

– Не можешь, – покачал головой Горластый. – Вы ж видели, как солнце…

– Видели, – сказал хозяин. – На Горе по этому поводу принесли в жертву две по две пары овец. И приказали закрыть городские ворота.

– Лучше бы они отправили пару кораблей да прижали бы Одноглазого, – буркнул Крюк.

В зале повисла тишина.

– Сейчас, – сказал Щука. – Сейчас вот они все бросят и станут гоняться за Одноглазым. Они ж у него сами скупают награбленное. Не знаешь, что ли? Вспомни, месяц назад Одноглазый захватил посудину с Розовых островов. И через пару дней на рынке уже продавалось вино с нее. Они даже печати с амфор не поснимали.

Агент Одноглазого внимательно посмотрел на Щуку. Рыбачок был слишком глазастым и болтливым, а посему следовало подумать о его дальнейшей судьбе.

Богатенький сопляк с Горы тяжело вздохнул. Он пришел в «Клоаку» с совершенно конкретной целью – найти идиота, который за деньги был готов отправиться вместо него в армию.

Нет, вообще-то единственному отпрыску местного купца нравилась мысль пройтись по улицам родного города, поскрипывая ремнями амуниции и позвякивая медью доспехов. Военный стиль в одежде золотой молодежи стал последнее время популярен, и многие, даже девицы, носят сандалии армейского образца, с медными бляхами наголенников.

Но стиль стилем, а отправляться за море под стены Проклятого города не хотелось абсолютно. Слишком много за последнее время появилось на улицах инвалидов.

Нужно было искать замену, но пока никого не удавалось найти. Горластый подходил меньше других. Посему предстояло сопляку сидеть в провонявшей кожами, потом и пригоревшей чечевицей таверне и цедить из кружки кисло-соленое, разбавленное чуть ли не морской водой вино.

– А я говорю, что Одноглазый – ерунда. – Горластый успел опростать еще кувшин и стал несколько агрессивнее. – Вот когда солнце пошло к морю…

– Ну, на севере, на севере, – снова вмешался Щука.

– Ни хрена, – взревел Горластый и вскочил с места. – Я говорю – ни хрена. Солнце только опустилось к морю, а потом как поперло на запад… Низко так, над самой водой.

– Исключительно в боевой обстановке, – серьезным тоном поддержал Щука.

Пустой кувшин пролетел через весь зал «Клоаки» и громко лопнул, ударившись в стену над самой головой Щуки. Отбитое горлышко, отлетев, плюхнулось в миску с похлебкой, забрызгав сидящих за столом рыбаков, а крупный осколок прочертил царапину на ухоженной физиономии богатенького хлыща.

Одновременно взревели несколько голосов.

Хозяин таверны заорал что-то о битой посуде, помянув маму Горластого. Рыбаки, залитые липкой жижей, материли и конченого Горластого, и придуристого Щуку, и долбаного хозяина, не убирающего со столов остывшую жратву. Взвизгнул и богатенький, пытаясь сгоряча возмутиться по поводу своей травмы. Сидевший рядом Щука походя врезал пацану в рыло и заорал что-то Горластому. Но Горластый, оправдывая свое прозвище, не особо напрягаясь, перекрыл вспыхнувший гам.

Вначале он просто матерился, затейливо вплетая факты из биографии и родословной всех присутствующих в узор самых изысканных ругательств Семивратья, а потом, когда остальные смолкли, подавленные и смущенные мощью Горластого, перешел к изложению фактов.

Если опустить чистые эмоции и крепкие выражения, информации не несущие, получалось, что гребаное солнце, потыкавшись в долбаный Истинный горизонт на севере, в говенное море не нырнуло, а, завалившись, как шалава, набок, ломанулось к западу, отмечая свой след на воде шипящей полосой пара и тушками сваренной рыбы.

Выпрыгнувший сдуру из воды кит был солнечным диском разрезан на две половинки, верхняя из которых, с китовой головой, оказалась на солнечном диске сверху и шкварчала там до тех пор, пока полностью не сгорела. Воняло при этом мерзостно.

Рыбакам обычно верят мало. Горластому же не верили и рыбаки. Но в его сегодняшнем выступлении было столько убежденности и готовности отстаивать свою правду, что посетители «Клоаки», даже агент Одноглазого, смущенно смолкли. Особенно поражала воображение шкварчащая на солнце голова кита.

Первым нарушил тишину хозяин таверны:

– Ну, и хрена было кувшин молотить?

Заляпанные похлебкой рыбаки забормотали что-то типа: «Да, действительно, странно, что солнце… только задницу нужно в клочья рвать тому, кто кувшинами в живых людей бросает, козлу эдакому».

Что-то всхлипнул под столом приходящий в себя после оплеухи богатенький мальчик. Накопленный за вечер жизненный опыт убедил его ограничить свое недовольство именно этим всхлипом.

Агент Одноглазого, чуть нагнувшись, заглянул под стол, оценивая распухающее ухо пострадавшего, и подумал, что Щуку надо резать неожиданно, чтобы, не приведи Морской бог, не напороться на кулак.

А Щуку надо было резать обязательно, так как такое трепло могло рано или поздно вызвать в городе ненужные слухи.

Горластый же, выпалив наконец всю накопившуюся информацию (вместе с эмоциями), заплатил хозяину за уже выпитое и разбитое, после чего получил новую порцию вина.

В «Клоаке» каждый начал чего-то хотеть. Богатенький мальчик, которого отец именовал Младшим, очень хотел оказаться дома. Щука вовсе даже наоборот: хотел явиться домой как можно позже, чтобы оттянуть еженощную ссору с супругой, которая никак не хотела понять, что деньги заработать можно и потом, а вот пропустить заседание в таверне ну никак невозможно. Горластый отчаянно хотел напиться, чтобы забыть жуткую ухмылку кита, разрезанного солнцем, и рев кипящего моря. И если кто-то полагает, будто это желание было выполнить легче, чем первые два, то глубоко ошибается. Во-первых, Горластый был человеком выносливым, а во-вторых, вино в таверне обычно разбавлялось так, что результатом пьянки чаще всего бывал отказ мочевого пузыря, а не головы.

Агенту Одноглазого, который в порту назвался Купцом, очень хотелось побыстрее оказаться со Щукой в темном месте. Купец даже осторожно переложил кинжал из ножен за пояс.

Кто-то из рыбаков начинал хотеть девку, кто-то – спать, хозяин таверны хотел по-быстрому собрать со столов полупустые тарелки, чтобы сформировать из объедков еще несколько порций. Начальник патруля портовой стражи, затаившийся со своими бойцами шагах в двадцати от таверны, хотел подождать еще немного, чтобы скомандовать начало облавы. Начальник патруля был из ветеранов осады Проклятого города, получил, как утверждали, контузию и посему мог позволить себе такие нелепые выходки, как облава на территории порта. Валяющийся в канаве пьяница хотел спать. Уснувший за столом Крюк хотел проснуться, ибо во сне к нему снова приближалась акула, сожравшая лет семь назад его правую руку…