Танец сомкнутых век - Наталья Серая

Но, кажется, у князя д’Орсе совсем иные планы. Из Анны готовят дипломата. Теперь у них всё больше разных учителей. Всё меньше времени друг для друга. Константин верит, что может это изменить. Константин не знает, как ему решиться. Она — его самая драгоценная на свете Анна. И она — его кузина. Так нельзя. Нельзя? Но почему? Чтобы не вызвать осуждения уже опостылевшего к неполным двадцати годам «высшего света»? Плевать он хотел на этих лицемеров. Да и что они могут ему предъявить? Константин хорошо знает историю: короли не такого далёкого прошлого могли хоть жениться на своих кузинах — и никто им слова сказать не смел. 

Чтобы не разочаровать отца? Но отец и без того его презирает. За то, что он оказался недостаточно ответственным, недостаточно сильным. Недостаточно похожим на его погибшего первенца. Недостаточно… им.

Чтобы избежать неодобрения матери? Матери, никогда не находившей для него ни времени, ни хоть капли искреннего тепла, как бы он ни старался, как бы ни пытался доказать, что достоин?.. Константин наплевал бы и на это. Разочаровал бы их всех до самого конца. Но… он не имеет права разочаровать Анну. Не смеет вот так вот в одночасье потерять дружбу и доверие той единственной родной души, которая ему по-настоящему дорога. Которой дорог он.

Поэтому он молчит. И украдкой прячет под перчатками сбитые в кровь костяшки, когда становится совсем невмоготу.

Он старается стать лучше во всём, что они делают вместе. Чтобы быть с ней больше. Чтобы она смотрела на него чаще. Чтобы в эти моменты принадлежала только ему. 

Он кропотливо разбирается в скучнейших международных отношениях на уроках де Курсийона, хотя раньше не стеснялся порой вздремнуть на них. Он вникает в тонкости политических интриг. Он на полную выкладывается на ежедневных тренировках Курта — благо, несмотря на дар магии света, Анну обязали заниматься фехтованием и стрельбой наравне с ним. Он едва ли не как личное оскорбление воспринимает сухие замечания наставника. Но моментально тает, когда Анна, только что свалившая его на землю хитрым ударом, со смехом тянется стряхнуть пыль с его светлых волос. 

Вот бы потянуться в ответ, обнять её за талию, привлечь ближе… Но нет, нельзя. Да и Курт смотрит. Смотрит и со смешком бросает: 

— Хорош его тискать, Зелень — ты его едва задела, и если что и пострадало, то только его самомнение. И не оттого, что ты была хороша, а потому что его хреново превосходительство ворон считал. Эй, к тебе обращаюсь! У тебя руки чуть не на четыре дюйма длиннее и росту что у оглобли, а ты её подпускаешь, будто обжиматься собрался. К барьеру, мелюзга, урок ещё не закончен!

Константин старается. К счастью, не всё время проходит в обучении. Иногда хватает и на пару глотков свободы.

Например, иногда ему удаётся увлечь Анну в ту дрянную таверну в портовом квартале. Константин и сам не знает, почему раз за разом выбирает именно её. Может быть, там сносная выпивка. Может быть, там наименее высок шанс случайно раскрыть своё инкогнито. А может быть, просто оттуда дальше всего добираться до дворца. И по дороге домой можно горланить похабные песни, можно со смехом валиться в траву и глядеть на кружащиеся звёзды. Можно придумывать небылицы о том, так они подадутся в навты и сбегут из города на одном из их кораблей — вот прямо сейчас, надо только встать и не слишком шататься! Можно беззаботно льнуть к ней, делая вид, что пьян гораздо сильнее, чем есть на самом деле. Можно вновь делать вид, что этот мир принадлежит лишь им двоим.

Хотя бы до похмельного утра.

Этого мало. Это не то, чего он хочет. 

В одну из таких хмельных ночей он болтает больше обычного. Преувеличенно весело, преувеличенно легко и шутливо он говорит ей о том, что нет для него в мире ценности большей, чем она — его счастливая звёздочка. Единственное живое, близкое лицо посреди общей тьмы и лицемерия. Его сердце, его душа, его свет. Кажется, он уже слишком нетрезв, чтобы стесняться таких слов. Кажется, она тоже изрядно пьяна — достаточно, чтобы её сверкающие глаза и манящая улыбка заставляли его говорить ещё больше, ещё правдивее. Именно поэтому он, не скрываясь, смотрит на неё так по-пьяному откровенно. Так по-пьяному влюблённо. Именно поэтому, не смущаясь, касается ладонью её раскрасневшейся щеки. И замирает от восторга, когда она перехватывает его руку, переплетает пальцы и, склонившись к самому его уху, обжигая горячим дыханием, доверительно шепчет: никого, никого, никого-никого ближе и дороже тебя не было и не будет, и никого, никого мне больше и не нужно. И её восхитительные глаза цвета пьяного мёда сияют так волшебно, что он верит, верит, верит: нет ничего невозможного рядом с ней.

Ну почему, почему он не решился поцеловать её тогда? Почему вся эта до безумия недвусмысленная огненная близость ограничилась лишь касанием рук, лишь объятиями, лишь взглядами, горящими настолько откровенно, что наутро было просто невозможно поверить в их реальность?.. Почему в то утро, что они проснутся вместе на ворохе тюков одного из портовых складов (к счастью, хотя бы одетые… Но к счастью ли?..), Анна лишь привычно взъерошит его волосы, посетовав, что Курт три шкуры с них спустит, если они явятся на тренировку в таком непотребном виде? Почему самое смелое, что он позволит себе сам — это лишь протянуть ей руку, чтобы помочь подняться, лишь небрежно расправить перекосившуюся шнуровку её рубашки?.. 

Ему это приснилось. Всё это наверняка лишь приснилось ему…

Он ищет способы отвлечься. И сам порой не понимает, чего в этом «отвлечься» больше: бесшабашного бунтарства, чтобы досадить отцу, или же попытки унять этот въедливый скрежет промеж рёбер, прожигая время в кабаках, заводя сомнительные знакомства, ввязываясь в драки, время от времени обнаруживая в себя в чужой смятой постели. Он не запоминает лиц. Даже заводит привычку и вовсе закрывать глаза: так проще представлять на месте всех этих случайных женщин только одну. Ту, что так близко к нему и так ужасно, так несправедливо далеко.

Всё это не помогает.

Подарком на его двадцатипятилетие становится новость, что отец планирует избавиться от его присутствия в Серене, услав на далёкий и дикий остров в месяцах плаванья от материка. Константин слишком обескуражен этим решением, чтобы вникать в детали. Довольно и того, что Анну тоже обязали отправиться вместе с ним. Ради неё он готов стиснуть зубы и стерпеть этот презрительный отцовский пинок.

А потом в один из дней Анна возвращается откуда-то поздно: Константин сталкивается в ней в коридоре уже за полночь. Её глаза — чуть покрасневшие, сухие и злые. От неё остро пахнет лавандовым мылом и немного — алкоголем. Светлая кожа, выглядывающая из выреза рубашки и из-под отворотов рукавов — тоже покрасневшая. Словно её тёрли мочалкой едва не до царапин.

— Анна? — Он ловит её под локоть, когда она уже едва не прошла мимо. — Ты что, не заметила меня? Откуда ты?

Её глаза — два острых осколка зелёного стекла.

— Задание для Содружества. Нужны были мои навыки. В дипломатии, — он никогда ещё не видел такой кривой усмешки на её губах. — Ничего, я в порядке. Это не впервые.