Стеклобой - Михаил Перловский

Борис замахал пухлой ладонью пожилому дядьке в жилете с тысячью карманов, который спешил к ним от дальнего подъезда.

— Нас зовут Оливия, — задыхаясь от быстрой ходьбы, сообщил тот Романову. — Мячи в нашем дворе детям давно не покупают. Главное, сама же от громких звуков в обморок падает, — мужчина замахал на собаку платком. — Меня зовут Петр Пиотрович, Пиотрович — это фамилия, — он подмигнул, — а живем мы в двадцать пятой.

— Митя, — улыбнулся Романов.

Собака подошла и ткнулась ему в ноги. Сосед обхватил ее под животом и заговорил утробным голосом:

— Ты погуляла, ты большая собака-сенбернар, и теперь мы пойдем завтракать, да, моя рыбка? Не любишь, не любишь ты, когда я с другими по ночам гуляю. Другие противные собаки, да, моя хорошая, а я каждую ночь с ними? — он вздохнул, грустно посмотрев на Романова. — А никуда не денешься, жмешь, что дают, такие правила.

Рыбка чихнула и потащила Петра Пиотровича за собой к дому, тот послушно пошагал за ней.

— Бедный Петро, за ребенком ехал, за девочкой, всекаешь? — ухмыльнулся пижамный.

— Бооря! Бориииис! — раздалось откуда-то сверху.

Романов поднял глаза — в окне пятого этажа стояла крупная румяная женщина, как говорила бабушка, «в позе сахарницы».

— Смотри мне, даже не думай, — пижамный, перехватив взгляд Романова, дернул его за рукав. — Бегу, Галочка, лечу! — пропел он, втянул живот и засеменил к подъезду.

Романов уселся в кресло и его, видимо, разморило на солнце, потому что перед глазами опять закрутились ректор с выговором — «сначала вы публикуете статью, потом хотите отчислить свою же аспирантку», профессора, мрачно смотревшие исподлобья, и сама аспирантка Алла, без разрешения тиснувшая в журнал его эссе о Мироедове — «это гениально, Дмитрий Сергеевич, это докторская». Вновь накатило бессильное бешенство после кафедры. А затем он вспомнил пацанов, которых бабушка Варвара Николаевна увозила под вой школьных матрон в деревню.

Романов давно заметил, что мысль о пацанах останавливает все прочие размышления, как единственный гордый пешеход на большом перекрестке в центре города, который идет на свой законный зеленый свет, и все уступают ему дорогу.

Когда-то он пытался советоваться насчет пацанов с Максом, у которого не было ни детей, ни мыслей о том, чтобы они у него появились. Романов читал статьи о воспитании, но они ничего не говорили про его случай. Одинаковых детей не бывает, он это понимал, люди по-разному видят даже цвет неба; но эти двое были уж совсем ни на кого не похожи. «От них можно сойти с ума», — втолковывал он Максу, и тот отрывался от плазмы, на которой шел футбол, слушая его внимательно и как-то напряженно, чего за ним обычно не водилось. Романов хотел объяснить, что лично в его детстве каждое событие доставало до самого дна, заполняло его всего, и все на свете ему было интересно. Деревья, жуки, пироги с капустой, велики, речка, дождь, дохлые кошки, предатель Катенин из параллельного. Он радовался весь и ревел весь, любил что-нибудь собой целиком. У нового перочинного ножика появлялся двойник, который холодел где-то за грудной клеткой, и куда бы Романов ни шел, что бы ни делал, все его тело пело «новый ножик!» Это уже потом все постепенно перестало доставать до дна и останавливалось посередине, а теперь вот с трудом опускается ниже горла. А эта парочка с самого начала видела только друг друга, и им был нужен только их мир, сложный и пугающий.

Романов вздрогнул и увидел, что перед ним стоит весьма немолодая, высокая, очень худая женщина в темном платье с высоким воротником. Острым кулачком она постукивала по спинке кресла, рыжие волосы горели на утреннем солнце. «Квартирная хозяйка», — сообразил Романов, и вдруг на месте ее имени в памяти образовалась коварная проталина. Александрия Петровна? Александрина? Александра? Он посмотрел на глухой воротник платья и понял, что любая неточность в этом вопросе, пожалуй, превратится в целое преступление.

— Александрина… эээ… Петровна? — он невольно сощурил один глаз, улыбаясь, как бы одновременно прося извинения за опоздание и за вероятный промах с именем.

— Здравствуйте, голубчик. Александрия Петровна, — сказала она, игнорируя его улыбку. — Моя фамилия Щур. Многим удается запомнить с первого раза.

Слова она произносила подчеркнуто медленно, твердо, чуть сипло:

— Предлагаю вам подняться в квартиру и обсудить детали, основные правила и порядки. Если вас все устроит, мы подпишем бумаги, хотя должны были сделать это три часа назад.

Ее голос пронизывал насквозь, и Романову казалось, что он стоит в мокрой одежде на ветру. Он невольно поежился, но тут же одернул себя и с напускной веселостью произнес:

— Пожалуй, я захвачу пару коробок?

Следовало бы, конечно, извиниться и наладить контакт с лагерем противника, но в таких ситуациях он всегда терялся.

Александрия Петровна улыбнулась и ответила холодно:

— Конечно, голубчик, я подожду. Куда мне торопиться? Мы здесь только ради вашей персоны. Прошу вас, не обращайте на меня внимания и перетащите весь свой скарб. Меня здесь как будто бы и нет.

Вот же ведьма старая, вдруг разозлился Романов. Это он дал лишний круг на «Газели»? Он виноват, что дорог в районе нет?! Вместо извинений хорошо было бы поставить старуху на место, но он, по своему обыкновению, сыграл дурачка. Как обычно и поступал, когда следовало проявить характер.

— Правда? Вот спасибо, я быстренько все заброшу, а вы пока присядьте. Пожалте ключи! — он широко и лучезарно улыбнулся, прижав одну руку к груди, а другую протянув к Александрии Петровне.

Александрия Петровна едва заметно выдохнула от возмущения, но взяла себя в руки и осторожно присела на краешек романовского кресла. Пока Романов возился с коробками, она с явным интересом разглядывала зеркало и изредка подносила к носу маленький серебряный флакончик, висевший у нее на груди.

Уже через четыре коробки Романов отчаянно пожалел о своей выходке, спина разламывалась. Связка ключей оттягивала карман и напоминала набор надзирателя Бастилии. Он еле разобрался с десятком замков, врезанных в массивную деревянную дверь. Сил на отпор в разговоре с хозяйкой не хватало. Взмыленный, он только успевал уворачиваться.

— Как настроения в Санкт-Петербурге? Жизнь в культурной столице, как я вижу, не на всех сказывается… — комментировала Александрия Петровна.

Пятая коробка, подъезд, пролет, порог.

— …положительно. И молодой человек заставляет ожидать даму в возрасте, — любезным змеиным тоном заканчивала старуха, встречая возвращающегося Романова.

«Митенька, она примет тебя как родного!» — мысленно передразнил бабушку Варвару Романов. С другой стороны, мог бы и сам найти себе жилье, не маленький.

Зона действия голоса Александрии Петровны заканчивалась у подъезда, и он старался преодолевать это расстояние как можно быстрее.

— Должна заметить вам… — тут старуха запнулась. — Вы что же, изучаете творчество Ивана Андреича? — она слегка приподняла бровь, заметив название коробки, и пристально посмотрела Романову в глаза.