Мария София: тайны и подвиги наследницы Баварского дома - Лоррэн Кальтенбах

Подписание нашего устава «1901» и экзальтация от нескольких бокалов шардоне подтолкнули меня извлечь Дэзи из тьмы забвения.

В конце концов она тоже была частью истории замка. Хотя наши предки благочестиво хранили ее тайну, раскрыть ее по прошествии 150 лет уже не казалось мне угрозой для священных прав общественной морали. Напротив, я собиралась способствовать отпущению грехов и успокоить благотворным бальзамом некоторые покаянные души, погребенные в забвении.

Именно дочь Элен, моей бабушки по отцовской линии, рассказала мне о существовании таинственной племянницы Сисси[3]. И, по правде говоря, именно ради нее я собиралась приступить к этому исследованию.

Бабушке было девяносто семь лет, когда она впервые подробно рассказала мне об этом. Таковы протестанты (каждый кокетлив по-своему): они любят похваляться рабами на галерах и своими пасторами, сожженными на кострах. Куда реже они тщеславно распространяются о мирской суете. Хотя моя бабушка рассказала мне все о наших мучениках времен гугенотов, я не знала ни об одном из ее многочисленных воспоминаний о жизни фаворитки. Она родилась в 1900 году, прожила свой век с неиссякаемой энергией, а затем угасла, как свеча, накануне своего столетия.

За два года до ее смерти мне пришла в голову хорошая идея взять интервью у моего «Плезиозавра». Мы встретились в «Ростане», парижском кафе, расположенном напротив Люксембургского сада. Я прибыла первой и старалась учуять запах ее «Калеш» – этих духов марки «Гермес», у которых такой пьянящий и тяжелый аромат, что я задавалась вопросом: не приведет ли это однажды к краху этого очаровательного остатка затонувшего мира? Вдруг появилась она, все такая же безупречная, с напудренным носом и тростью Дерби в одной руке, а в другой – с лакированной сумочкой, в которой в любое время года лежали футляр для пудры и пара шелковых или лайковых перчаток. Бабушка была маленьким шедевром цивилизации. Она обладала живым и игривым умом, врожденной склонностью к озорству, отвращением к педантизму и прежде всего простотой женщин того мира, о котором говорил Барби д’Оревильи, – той простотой, которая передается по наследству, которая очень мудра и глубока, в которой смешиваются и примиряются между собой искусство и естественность. Это ни в коей мере не мешало бабушке давать волю ее инстинктам доминирования. Она умела испепелить взглядом тех, кто не проявлял достаточно поспешно положенную вежливость. Официанты кафе быстро это поняли. Они стояли навытяжку и подавали ей бумажные салфетки, необходимые для моей работы мемуаристки.

Восемьдесят лет назад эта старушка, морщинистая, как перезрелое яблоко, испытала на себе исступленную атмосферу Монпарнаса в «ревущие 20-е». Она носила Mitsouko, ожерелья до пояса и шляпку «клош», надвинутую на бледные глаза. Она проводила послеобеденное время, рисуя обнаженную натуру в студии Гранд Шомьер или делая наброски углем, запечатлевая посетителей Кафе дю Дом или «Ля Куполь». Это было сразу после Первой мировой войны; ее мать Элен, кузина Дэзи, только что скончалась после продолжительной болезни в замке Гарревак. Не зная, как утешить ее, отец позволил ей поступить в Академию Джулиана на улице Берри, которая затем переехала на улицу Драгон. И вот так случилось, что в этом мире всевозможных приличий и условностей, в Париже, все еще застрявшем в XIX веке, эта молодая кальвинистка обрела свободу и могла сколько ей было угодно посещать различные злачные места, куда забредали Фицджеральды, Фуджита, Кислинг и Ман Рэй.

Ее истории были тем более привлекательны, что она была одарена исключительной памятью, упорядоченным умом, который методично классифицировал воспоминания, фамилии, имена и даты: смерть опекунов ее бабушки на набережной Вольтера в Париже, во время большого наводнения 28 января 1910 года; испанский грипп в 1918 году; пение «Тэ Дэум» в Нотр-Дам, через шесть дней после перемирия[4]; визит в Лондон с соболезнованиями Диккенсам[5] в память о молодом Седрике, погибшем в битве при Льюз-Вуде; поездка в Соединенные Штаты, чтобы вручить американцам копию статуи Призывника из Политехнического института; спуск по Потомаку на борту «Сильфиды», яхты Вудро Вильсона, по пути в Вест-Пойнт, на ужин в доме Макартура, где она сидела рядом с генералом Першингом[6]; импровизированное возвращение на военно-морском судне в компании короля и королевы Бельгии; уроки акварели с будущей герцогиней Кентской; вечера в отеле «Ламберт» с князем Чарторыйским; добрые дела ее отца с Коко Шанель и принцессой Гика (она же Лиана де Пуги); обморок в объятиях Сименона в Дельфзиле, на борту корабля «Острогот»… И подумать только, что она собиралась меня покинуть, не рассказав мне всего этого.

В разгар этого фейерверка, достойного краткого описания в журнале L’Illustration, речь зашла о тайной дочери сестры императрицы Сисси. Несмотря на великолепие своего происхождения, эта маленькая полуфранцузская, полубаварская католичка совсем не привлекла моего внимания. Дэзи осталась в XIX веке, это было поколение моей прабабушки Элен: в нем не было того аромата воспоминаний, что исходил от свидетельницы «ревущих 20-х», сидевшей прямо передо мной во плоти. Поэтому я довольствовалась тем, что подвела итог жизни этого загадочного ребенка на нескольких свободных листах бумаги. С тех пор они затерялись в моих переездах. Это не имело значения, думала я, так как была уверена, что сохранила в памяти основную информацию. Дэзи была плодом любовной связи между королевой Неаполя и нашим кузеном, Эммануэлем де Лаваис (произносится как Лава-и-с), французом, поступившим на службу в папские зуавы в Риме в начале 1860-х годов. На следующий день после своего рождения девочка была доверена отцу. Однако связь с августейшей матерью никогда не прерывалась, поскольку мать и дочь тайно встречались каждый год в Поссенхофене, в Баварии. К сожалению, Дэзи очень рано умерла от туберкулеза. Насколько я помню, парижская пресса была поражена присутствием государыни на похоронах безвестной девушки в церкви Магдалины. Последнее воспоминание – День всех святых: Элен, моя прабабушка, а позже и моя бабушка никогда не забывали прийти и положить цветы на могилу своей кузины. Таково было содержание моих воспоминаний…

Я поделилась этой информацией десять лет спустя на сайте, посвященном Габсбургам. Мы летели в Тулузу с моим братом и его дочерями на семейный юбилей в Гарреваке. Чтобы привязать моих племянниц к этому дому, я с избыточным красноречием рассказывала историю Дэзи, убежденная в том, что это ярче запечатлеется в их очаровательных головках, чем суровый рассказ об отмене Нантского эдикта. Проверяя в интернете имя королевы Неаполя, я поняла, что у меня есть больше информации о тайном ребенке, чем у поклонников баварских принцесс, которые все еще задавались вопросом о ее существовании или считали ее отпрыском какого-то бельгийского графа (того самого Армана де Лаваиса!). Поэтому я оставила сообщение, которое ушло в архив, ибо почти пятнадцать лет спустя можно найти его следы на нескольких франкоязычных сайтах, посвященных Виттельсбахам. Этим я заслужила несколько писем от лихорадочных незнакомцев, как будто бы я держала в руках истинную личность Железной Маски или окончательное доказательство существования Несси, лохнесского чудовища.