Мария София: тайны и подвиги наследницы Баварского дома - Лоррэн Кальтенбах

На другом конце капитанского мостика, небрежно опираясь о пушечный ствол, королева стоит рядом с маркизой де Ренди[42] и герцогиней Сан-Чезарио[43]. Она выглядит крайне удрученной, покидая эту землю, которая пять месяцев освещалась ее присутствием и которая останется пропитанной ее славой и ее жертвой.

С берега слышны крики сицилийских солдат: «Viva il Re!» – последнее прощание тысяч мужчин королевской армии, армии отныне военнопленных[44]. Мы видим, как они срывают свои погоны, ломают шпаги и бросают их на землю. На памятнике мыса Орландо белый флаг Бурбонов только что был спущен, и теперь поднимают зелено-бело-красный триколор с Савойским крестом. Впервые по щекам Марии Софии текут крупные слезы. Она уединяется на корме корабля, прислонившись к перилам и созерцая зубчатые скалы Гаэты. О чем она думает? О своей потерянной короне? О людской дикости? Нет! Она с грустью вспоминает франконские леса, где прошло ее детство…

Как и ее сестра Сисси, Мария София Амелия была воспитана в Баварии с такой простотой, как если бы ей предстояло жить жизнью добропорядочной представительницы буржуазии. Она принадлежала к династии Виттельсбахов, еще более древней, чем династия Капетингов, и с 1180 года рождавшей на свет баварских герцогов; род, богатый художниками, поэтами, неврастениками и даже сумасшедшими.

Она была шестым ребенком и самой любимой из пяти дочерей королевского шурина, герцога Максимилиана Иосифа, которого признают самым необычным и красивым принцем в Европе. Он был неотразимым и вызывающим симпатию человеком, готовым странствовать по свету от страны к стране, от страсти к страсти. Генерал кавалерии, он имел большую склонность к искусству и литературе, чем к военной науке. Максимилиан Иосиф объездил весь мир, пересек пустыню на верблюде, играл на цитре с вершины пирамиды Хеопса. Двери его дома были открыты для всех баварских художников и интеллектуалов. Он собирал книги и сам публиковал их под псевдонимом «Фантазус». В числе его произведений – рассказы о Египте, Сирии и Нубии, вызвавшие большой ажиотаж в Европе, и коллекция песен и мелодий из Верхней Баварии, и наконец, «Лукреция Борджиа» – подражание драме Виктора Гюго.

Отец большого семейства, он старался жить по возможности отдельно от своей жены и детей. Город наводит на него скуку, светская жизнь и протокол тяготят его[45]. Он никогда не бывает так счастлив, как в грубой вареной коже своих баварских бриджей, когда он пьет пиво, смеется, сквернословит, поет в тавернах. Наконец, как и все люди, которые не пренебрегают никакими радостями жизни, он имеет несколько любовниц и внебрачных детей. По правде говоря, Максимилиан – один из тех людей, которые покоряют своей харизмой, если наблюдать за ними на расстоянии, не страдая от их выходок[46]. Его жена встает на его сторону. Скромная и набожная герцогиня Людовика довольствуется ролью неизменно внимательной, благоразумной и умелой матери, которая следит за их многочисленным потомством.

Когда дети были маленькими, с наступлением весны семейство переезжало в Поссенхофен, к юго-западу от столицы Баварии. Там малыши резвились в чудесном парке с очаровательным зверинцем. Смеясь, они по собственной прихоти погружались в знакомую лазурь Штарнбергского озера, плавали на лодке, распевая хором под ритм весел. Сестры скакали галопом на лошадях по зеленым аллеям, с развевающимися на ветру волосами и слетающими шляпками. Они не боялись ни бога, ни дьявола. Затем барышни возвращались на занятия, следуя за своими гувернантками в учебный зал, неся в подоле фартука несколько свежевылупившихся птенцов, с которыми они отказывались расстаться[47]. Семейная жизнь протекала в открытой, веселой и непринужденной атмосфере.

Зимой братья и сестры возвращались в Мюнхен, в большой дворец на Людвигштрассе, который с утра до вечера оглашался звуками легкомысленной болтовни принцесс. В центре двора располагался конный манеж. Там барышни практиковались в верховой езде. Они сами правили своими экипажами в баварской столице, а иногда гуляли пешком. Мюнхен был очаровательным и хорошо знакомым городом. Многие артисты, художники и иностранцы придерживались здесь самых богемных привычек. Любая личность, любой образ жизни, казалось, могли тут развиваться совершенно свободно. Никто не судачил друг о друге и не беспокоился больше, чем полагалось, о жизни других людей. Ни народ, ни князья не думали следить за нравами или за плодами человеческого разума. Каждый, кому было что сделать или сказать, мог найти возможность выразить себя. Мюнхен был крайне приветливым городом…

После великолепной свадьбы Елизаветы Людовике оставалось пристроить еще четырех дочерей, и эта задача облегчалась великолепием императорской свадьбы Сисси. Хотя второго Франца Иосифа в Европе было не найти, и речи не могло быть о том, чтобы принять в семью какого-нибудь посредственного и неизвестного зятя, – пусть другие девушки влюбляются в каких-то ничтожеств.

Герцогиня сама вела переговоры, которые должны были привести к браку Марии Софии с потомком Бурбоно-Анжуйской ветви, герцогом Калабрии, старшим сыном короля Неаполя и Обеих Сицилий, который предполагал с помощью этого союза избавить свою династию от дипломатической изоляции. Сисси также живо участвовала в этом, так как император Франц Иосиф благоволил семейной связи с Южной Италией.

Этот принц был хорошей партией. Королевство его отца включало в себя, помимо самого большого острова в Средиземном море, юг итальянского полуострова, а значит, Апулию, Калабрию и Базиликату[48]. Это была довольно странная страна, в которой любовь к наукам и прогрессу существовала бок о бок с суеверным и фанатичным традиционализмом. Неаполь, который когда-то считался итальянскими Афинами, храмом лирической песни и вкуса, изюминкой европейского «Гранд тура», прославился созданием первой итальянской железной дороги, однако туннели здесь были запрещены, так как считались «аморальными». Современность – прекрасная вещь, пока она не вступает в спор с религией! На каждой станции была часовня, а по воскресеньям поезда не ходили. Если они выезжали в субботу, то останавливались на станции, чтобы можно было услышать и мессу, и вечерню. Факт остается фактом: исключительное будущее, казалось, лежало перед Марией Софией…