Венгерский кризис 1956 года в исторической ретроспективе - Александр Стыкалин

Республики, только углубившие образовавшуюся трещину. Консервативно-националистическое парламентское большинство сделало выбор в пользу герба с короной, унаследованного от Венгерского королевства, существовавшего до 1945 года. Тем самым был отвергнут республиканский герб Кошута, возникший в условиях антигабсбургской революции 1848–1849 годов и использовавшийся во время революции 1918 года, как и в 1956 году. Государственным праздником было провозглашено не 15 марта (день начала революции 1848 года) и не 23 октября (день начала революции 1956 года), а 20 августа, день Святого Иштвана, короля-основателя венгерского государства, возникшего в начале XI в. Акцент в исторической памяти, таким образом, делался не на движениях нового и новейшего времени, выступавших под знамёнами демократии, социального и национального прогресса, а на сохранении преемственности с 1000-летней венгерской государственной традицией. В соответствии с возобладавшими представлениями, разрыв традиции произошел в 1944–1945 годах, вследствие чего страна была заведена в тупик, связанный с эпохой коммунизма. И дела нисколько не меняли события 1956 года, органично включенные в ту же эпоху. Первый посткоммунистический премьер-министр Венгрии Йожеф Анталл был историком по своему базовому образованию и многолетней сфере деятельности, и, таким образом, можно предполагать, что произошедшее изменение концепции исторической памяти было делом сознательным и хорошо продуманным. Как и начавшиеся в это время акции правосудия в отношении лиц, ответственных за преступления прошедших десятилетий, а это только углубило возникший раскол.

Вопрос о привлечении к персональной юридической ответственности тех, кто организовывал фальсифицированные судебные процессы в эпоху сталинизма, разгонял безоружных демонстрантов осенью 1956 года, осуществлял репрессии в отношении участников той революции, встал уже в 1989–1990 годах. В это время, однако, в обществе еще доминировала парадигма мирного, основанного на строгом соблюдении законности перехода к новому общественному состоянию. Это, несомненно, открывало путь для ухода от ответственности представителей прежней коммунистической элиты – виновников репрессий и гонений, жертвами которых стали тысячи граждан. Тем самым возник хорошо ощущавшийся в обществе дефицит морального подхода, ставший, надо сказать, довольно серьезным грузом для молодой венгерской демократии. После первых свободных выборов 1990 года различные политические силы, в том числе партии правящей коалиции, развернули настоящую кампанию в целях расследования всех «преступлений» эпохи коммунизма, ставился вопрос о привлечении к ответственности виновников конкретных неправедных акций. Социалистическая партия, ставшая преемницей кадаровской ВСРП, естественно, против этого возражала. Такую же позицию заняли, в сущности, и либералы, ставя во главу угла при создании новой государственной системы принцип законности и правовой защищенности; необходимость же привлечения к моральной ответственности виновных в неправедных деяниях прежнего режима при этом никак не ставилась под сомнение. Надо заметить, что наиболее активные сторонники возмездия происходили, как правило, из числа непосредственных участников революции 1956 года. Вместе с тем движущие пружины в этом споре были связаны с актуальными, текущими задачами политической борьбы.

В первые годы существования молодой венгерской демократии либеральное крыло на политической арене предложило альтернативную картину недавнего прошлого. В ней делался сильный акцент на исторической значимости оппозиционных идейно-политических течений, выступавших с критикой системы советского типа, т. е. на важности именно того исторического феномена, которому в консервативной оптике не придавалось большого значения. Социалисты в то время занимали пассивную позицию, фактически устранившись от участия в выработке новой концепции исторической памяти. Причина этого хорошо понятна: ведь в руководстве социалистической партии были в немалой мере представлены лица, вышедшие из второго-третьего ряда кадаровской партийно-государственной элиты. Председатель соцпартии Дюла Хорн в конце 1956 года был бойцом одного из отрядов «охраны общественного порядка», подавлявших революцию. Когда в 1994 году социалисты одержали победу на следующих выборах, они сделали некоторые жесты воздаяния почестей революции 1956 года и ее героям. Так, Хорн демонстративно возложил венок на могилу Имре Надя, стоя рядом с дочерью казненного премьера. Политику памяти в этот период определяли не столько социалисты, сколько их союзники по коалиции, либералы. Начиная с этого времени консервативная оппозиция ещё более усиливает антикоммунистическую направленность своего подхода. Когда в 1998 году новая консервативная сила, ФИДЕС (в первые годы своего существования выступавшая в качестве альтернативной либеральной партии), одержала победу на следующих выборах, ее лидер В. Орбан отчасти вернулся к идейному наследию времен правления Й. Анталла. Политика исторической памяти снова стала делать упор на 1000-летнюю традицию венгерской государственности. Согласно представлениям Анталла, весь мрак коммунистической эпохи на миг развеяло всего одно, молниеносное и почти мифическое событие – «будапештская осень» 1956 года, ничего радикально не изменившая. Орбан тоже попытался встроить «1956 год» в свою систему представлений о недавнем прошлом, определявшую политику исторической памяти. В соответствии с его концепцией, весь период между 1945 и 1990 годами стал черной полосой обид, нанесенных венгерской нации, и испытанных ею страданий. В качестве коллективной жертвы воспринималось всё венгерское общество без всякой дифференциации, тогда как источник страданий как бы раздваивался – зло исходило как от чуждой внешней силы (Советы), так и от собственных венгерских левых. Насилие, испытанное нацией за годы существования коммунистического режима, согласно официальным представлениям, охватило более широкий круг людей, было более долгим и тягостным, чем, скажем, венгерский Холокост, ответственность за который несли не только немецкие нацисты, но отчасти и собственное, венгерское государство.

Социалисты, возглавляемые Ференцем Дюрчанем, только после третьей своей победы на выборах, состоявшейся в 2006 году, выступили со своей самостоятельной концепцией исторической памяти. По представлениям Дюрчаня, социалисты оказались в ситуации выбора между двумя частями своего исторического наследия – традицией Имре Надя и традицией Яноша Кадара. Выбор был сделан в пользу И. Надя и стоявшего за ним левого спектра идей и движений, представленных в революции 1956 года. Впрочем, эта система построений не вызвала слишком большого отклика даже в собственной партии, на консервативном же фланге всё это воспринималось с ещё большим недоверием, как пустая, бессодержательная риторика, если не сознательное введение нации в заблуждение. В 2010 году на выборах вновь победил Орбан, который вернулся к прежней своей консервативной концепции о произошедшем в новейшее время дисконтинуитете в историческом развитии венгерской нации. Как отклонение от естественного пути национального развития воспринимался весь период начиная от 1944 года и кончая 1990 годом (иногда даже 2010 годом!). Это была растянувшаяся на несколько долгих десятилетий тёмная полоса, своего рода провал, который не поддавался никакому иному толкованию, кроме как в категориях бесконечных страданий, испытанных нацией. События осени 1956 года воспринимались в этой оптике не более чем как случайный «луч света в темном царстве». У них не было ни предпосылок, ни последствий, если не считать извлеченного из тех событий морального урока, заключавшегося в том, что уничтожить эту мощную силу, довлеющую над нацией, можно только таким же силовым путем: условия для этого созрели после 1989 года. В этой системе исторических координат такой герой революции 1956 года, как коммунист Имре Надь, – немалая помеха в создании убедительной конструкции. Ведь коммунисты не могут трактоваться иначе, чем как «сила тьмы». Политика в области исторической памяти становится с возвращением Орбана к власти довольно активной, возникают всё новые и новые институты, занимающиеся изучением новейшей истории, делается ряд символических жестов, направленных на то, чтобы представить режим Хорти в качестве образца. Но в рамках всей этой исторической парадигмы не отведено подобающего места событиям 1956 года, не говоря уже об Имре Наде. Память о революции 1956 года разобщает не только элиту с ее представлениями об оптимальной политике в области исторической памяти. Значительная часть венгерского общества сегодня воспринимает (а если вспомнить кадаровские годы, можно даже сказать, что вновь воспринимает) те события как своего рода «смутное время». Одна из причин этого заключается в глубоком расколе сегодняшней венгерской политической жизни. Другая причина – в том, что в коллективной памяти нации «1956 год», как и предшествовавшие ему события, рассматривается сквозь призму воспоминаний о последующей кадаровской эпохе и опыта турбулентного общественного развития начиная с 1989 года. Эпоху Кадара консервативное течение в современной венгерской политике осуждает без сколько-нибудь дифференцированного к ней подхода, и это зачастую вызывает законное неприятие у тех, кто тогда жил в достаточном достатке и спокойствии, удовлетворяясь имевшимся уровнем свобод. Третья причина заключается в том, что опыт событий 1956 года в очень малой степени может дать ответы на вопросы, вставшие перед Венгрией после 1989 года. Новая демократия основывается на принципах народного волеизъявления и свободных выборов. Использование же ее представителями в политической борьбе исторических аргументов зачастую воспринимается в обществе как проявление неискренности и некий анахронизм. Многочисленные памятники, мемориальные доски, разного рода объекты поклонения и т. д. покрыли Венгрию целой сетью памятных мест, связанных с революцией 1956 года. Но отношение общества ко всему этому меняется. Установление на рубеже 1980 —1990-х годов на месте захоронения жертв репрессий надгробий, а затем и кладбищенского мемориала не сопровождалось какими-либо дискуссиями. Совсем иной была ситуация через полтора десятилетия, в канун 50-летнего юбилея революции, когда развернулись жаркие споры вокруг создания главного в стране мемориала – на площади Дёрдя Дожи в Будапеште, на том самом месте, где стояла скульптура Сталина, сброшенная в 1956 г.[3]Между политикой в области исторической памяти и самой исторической памятью, бытующей в обществе, сегодня, может быть, уже нет столь глубокой пропасти, как та, что была в эпоху Кадара. И все-таки эта пропасть существует и поныне.