Венгерский кризис 1956 года в исторической ретроспективе - Александр Стыкалин

В связи с работой комиссии по делу Фаркаша И. Ковач доверительно говорил 30 марта Андропову о намерении провести расследование этого дела «как можно организованнее и не дать ему возможность переложить свою вину на т. Ракоши»[23]. Тем не менее к середине мая комиссией был собран огромный материал, компрометирующий и первого секретаря партии. В этих условиях даже такой влиятельный в Политбюро человек, как Эрнё Герё, не пытался направить ход работы комиссии в более «спокойное» русло, вероятно понимая, что при существующем в высших кругах партии раскладе сил может сложиться ситуация, когда сохранить Ракоши в роли лидера окажется невозможным, поэтому более надежна выжидательная позиция; поплыв же «против течения», можно лишь усугубить собственное и без того непростое положение. Инстинкт самосохранения, таким образом, оказывался сильнее личной преданности вождю; все больше людей в руководстве было внутренне готово к тому, чтобы пожертвовать первым секретарем партии ради спасения системы и сохранения своего статуса. Более того, из бесед этих людей с Андроповым подчас отчетливо прочитывается их подспудное стремление ускорить развязку в деле Ракоши. Лица из ближайшего окружения первого секретаря, осознавая его крайнюю непопулярность и очевидную политическую обреченность, сначала очень осторожно, а затем все более открыто и решительно совершали «подкоп» под Ракоши, формировали против него мнение советской дипломатии, а значит, и официальной Москвы. Рассказывая послу об утрате первым секретарем партии интереса к насущным экономическим проблемам, о нарушениях им коллегиальности, о его консерватизме, о который разбиваются любые начинания, эти люди не просто хотели через посольство склонить Москву повлиять надлежащим образом на лидера ВПТ. Они шли дальше, стремясь заранее осторожно прозондировать почву: а как поведут себя в Кремле, если вдруг обнаружат, что об избавлении от Ракоши начинают уже подумывать даже в венгерском Политбюро. В атмосфере, сложившейся после XX съезда КПСС, мысль о «дворцовом перевороте» уже не была утопией – позиции вождя значительно ослабли. Хотя Ковач и жаловался Андропову, что в Политбюро пока мало людей, способных возражать Ракоши, на самом деле именно под давлением своих соратников первый секретарь выступил 18 мая на будапештском партактиве с непривычно острой самокритикой, публично признав свою ответственность за культ личности и репрессии. Об ослаблении позиций свидетельствовало и многое другое. Ракоши так и не смог воспрепятствовать следствию по делу Фаркаша, чреватому крайне нежелательным исходом для него самого, как и не сумел воспротивиться выдвижению кандидатур своих политических оппонентов в ЦК (правильнее: ЦР – Центральном Руководстве) и Политбюро. Проблема могла заключаться лишь в негативной реакции Кремля на несогласованную акцию. Перед лицом, однако, был свежий пример Болгарии, где в апреле с согласия руководства КПСС потеснили с руководящих постов В. Червенкова.

Как бы то ни было, в Москве упорно продолжали делать ставку на действующего лидера. Ситуация в Венгрии по-прежнему не вызывала слишком больших беспокойств и вопрос об изменениях в ее руководстве пока еще не воспринимался как неотложный. Андропов, как и подобало послу, следовал линии центра. В сохранении Ракоши у власти он видел гарантию стабильности в Венгрии и именно в таком духе формировал мнение в Кремле и на Смоленской площади, подкрепляя, таким образом, свежими аргументами давно сложившуюся позицию Москвы. В силу этого он с немалой настороженностью воспринял политическую активизацию Кадара, расценив его предполагаемое восстановление в Политбюро как «серьезную уступку правым и демагогическим элементам», угрожающую единству партии, а потому совсем нежелательную для дела построения социализма в Венгрии[24]. О своих опасениях посол сообщил в Москву. В Кремле к его сообщению отнеслись весьма серьезно: Президиум ЦК 3 мая рассмотрел телеграмму Андропова и поручил курировавшему международные связи КПСС М. А. Суслову углубленно изучить положение дел в Венгрии[25]. Позиция Андропова, занятая в отношении Кадара, вдребезги разбивает довольно распространенный у нас миф о том, что будущий умеренный прагматик и реформатор Я. Кадар был едва ли не выдвиженцем советского посла. Этому мифу отдал дань и влиятельный в свое время либеральный партократ академик Г. А. Арбатов, не удосужившийся перед написанием своих многократно издававшихся мемуаров хотя бы бегло просмотреть донесения Андропова из Будапешта, к тому времени уже изданные[26].

М. Ракоши и Э. Герё беседуют в ходе заседания

Еще недавно всесильный в Венгрии Ракоши не мог не ощущать напряженности вокруг своей персоны. Начав терять опору в лице ближайших соратников, он рассчитывал теперь, прежде всего, на поддержку Москвы и видел главного своего союзника именно в Андропове. «Ракоши чувствовал надвигавшуюся опасность, судорожно искал выход, пытался советоваться с Москвой… неоднократно обращался за помощью к нашему послу в Будапеште Ю. В. Андропову, интересовался его личным мнением», – вспоминает Крючков[27].

Для того чтобы на месте разобраться в ситуации и дать рекомендации венгерским коллегам, 7 июня в Будапешт прибыл член Президиума ЦК КПСС М. А. Суслов. В отличие от Андропова, упорно нагнетавшего страсти вокруг Кадара, он счел, что активность этого ветерана партии не представляет угрозы для власти. «После длительной беседы с Кадаром, – сообщал Суслов в Москву, – я сомневаюсь, что он отрицательно настроен против СССР. Введение же его в Политбюро значительно успокоит часть недовольных, а самого Кадара морально свяжет»[28]. В сравнении с донесениями посольства его информация, переданная в ЦК КПСС накануне отъезда из Венгрии, 13 июня, вообще отличается большей сдержанностью в оценке масштабов «правой» опасности. Вместе с тем Суслов тоже не хотел компрометации Ракоши, видя в этом подрыв авторитета всего партийного руководства, а потому с немалой тревогой воспринял ход работы комиссии по «делу Фаркаша», слишком далеко, по его мнению, зашедшей в своих разоблачениях. Ему удалось убедить своих венгерских коллег отказаться от первоначальной идеи рассмотреть это дело на специальном пленуме ЦК без постановки на нем других вопросов, а значит, сконцентрировать на этом деле все внимание общественного мнения.