Венгерский кризис 1956 года в исторической ретроспективе - Александр Стыкалин

Из лидеров «народно-демократических стран» Ракоши в свое время проявлял особое усердие в антиюгославской кампании, направляемой из Кремля: ему нужно было оправдаться перед Сталиным за свою прежнюю близость с югославским руководством. Именно «дело Райка» дало ей наиболее мощный толчок, привело к эскалации обвинений против Тито и его команды. Основываясь на этом деле, в ноябре 1949 года второе совещание Коминформа приняло известную резолюцию «Югославская компартия во власти убийц и шпионов». После всего этого не кажется удивительным, что в ходе июньской 1956 года встречи с Хрущевым Тито дал понять, что не склонен идти на сближение с Венгрией, пока

Ракоши находится у власти. Но и после этого Москва не сразу пересмотрела свои установки, не видя альтернативы Ракоши. Рабочая встреча Хрущева с руководителями братских партий 22–23 июня подтвердила это. Первый секретарь ЦК ВПТ вернулся из Москвы в Будапешт, не разуверенный в поддержке своей персоны советским руководством – в момент, когда он особенно в ней нуждался. Лишь последующее развитие событий заставило Кремль, причем очень скоро, пересмотреть свои позиции.

С начала июня все больше хлопот доставлял венгерскому руководству молодежный дискуссионный клуб – Кружок Петёфи. Острые споры по самым жгучим проблемам, волновавшим венгерское общество, начали выходить из-под контроля властей. Советские дипломаты бывали на дискуссиях, но чаще узнавали о происходящем из бесед с их участниками и свидетелями. Круг постоянных информаторов посольства был очень узок. Как правило, это были те, кто причислялся Андроповым к категории «наших друзей», – не просто люди активной просоветской ориентации, но приверженцы охранительной, контрреформаторской линии из числа партийных и государственных функционеров высшего и среднего звена, реже деятелей культуры. Некоторые из этих людей с окончанием войны вернулись на родину после долгих лет жизни в СССР и много сделали для насаждения в Венгрии сталинской модели. Происходившее на Кружке Петёфи они воспринимали как разрушение устоев, что, в свою очередь, влияло на содержание и тональность поступавших в Москву донесений. Бывали случаи, когда, встречаясь с советскими дипломатами, венгры, не из числа постоянных информаторов посольства, обращали их внимание на то, что ограниченность круга общения не может не вести к получению односторонней, тенденциозно поданной информации, заимствованию предвзятых трактовок. Между тем круг общения был, конечно, совсем не случаен, доверия удостаивались люди идейно и политически близкие. В решающей же мере восприятие советскими дипломатами событий общественной жизни Венгрии (таких, как дискуссии Кружка Петёфи) и их оценка предопределялись, конечно же, не узостью круга общения, а общей политико-идеологической линией Москвы, которая, в свою очередь, вырабатывалась с учетом информации, поступавшей из посольства, и, как уже отмечалось, унаследованными от сталинской эпохи идеологическими стереотипами – характерны в этой связи одномерность оценок и частое использование в донесениях таких устойчивых стереотипов, языковых клише, как «враждебные элементы», «чуждые взгляды», «честные коммунисты» и т. д. Говоря же о круге общения, стоит заметить, что он был достаточно широк для того, чтобы Андропов мог оценить остроту ситуации, почувствовать угрозу для режима.

Дискуссия о свободе печати 27 июня превзошла все предшествующие как по количеству участников, так и по накалу страстей. Выступлением одного из крупнейших писателей Венгрии Тибора Дери был сделан шаг от поверхностной критики отдельных лиц и явлений к стремлению выявить коренные пороки системы, ущемляющей права личности. Правда, один из очевидцев, не греша против истины, заверял беседовавшего с ним советского дипломата в том, что никто из выступавших и «не помышлял» о свержении «народно-демократической власти»; речь шла лишь о том, чтобы найти более гуманный вариант продвижения к социализму, и с такой же энергией, с какой устраивалась овация при упоминании популярного в реформаторских кругах Имре Надя, аудитория кричала «Да здравствует партия!» Эти уверения, однако, мало успокоили Андропова, который увидел в происходящем не только свидетельство дальнейшего усиления нежелательных тенденций, но очевидную попытку подорвать существующую власть, а значит, прямую угрозу советским интересам в Венгрии. В очередном донесении его выводы вполне определенны: органы государственной безопасности Венгрии «не проявляют должной решительности в борьбе против контрреволюционных элементов, которые стали вести себя недопустимо нагло»[29]. В такой позиции ему помогли укрепиться и события, происходившие в те же дни в Польше, – познаньские беспорядки 28 июня.

Напутствия, полученные в Москве, придали Ракоши уверенности в борьбе с оппозицией. Происходят исключения из партии. Инициируется шумная кампания в прессе. Но курс на ужесточение вызывал сильное противодействие, даже в партаппарате. В конце июня на внеочередном пленуме едва ли не половина членов ЦК колебалась при обсуждении резолюции, осуждающей Кружок Петёфи, некоторые влиятельные партийцы открыто высказывались против. На ряде предприятий рабочие угрожали забастовкой. Андропов в своих донесениях вновь и вновь упрекал венгерских лидеров в недостаточной твердости. Но обстановка в стране уже настолько накалилась, а позиции Ракоши настолько ослабли, что он теперь едва ли мог при всем желании пойти по пути ужесточения, как советовал венгерским лидерам, проезжая несколько позже через Будапешт, албанский партийный руководитель Энвер Ходжа[30].

В начале июля Андропов был ознакомлен с письмом бывшего шефа венгерской госбезопасности Габора Петера из тюрьмы с явным компроматом на Ракоши, который непосредственно руководил выбиванием показаний из политических заключенных, редактировал текст обвинительного заключения по делу Райка. Э. Герё и некоторые другие влиятельные партийцы к этому времени в беседах с послом все более определенно выражали сомнения в целесообразности прежней ставки Кремля на Ракоши. Венгерское руководство, как говорил 11 июля Андропову И. Ковач, «связано в решении вопроса о тов. Ракоши советами, которые были даны тов. Сусловым», оно не хочет действовать вразрез мнению КПСС. Но обстановка за прошедший месяц изменилась и на предстоящем очередном пленуме ЦК вопрос о Ракоши после зачтения письма Г. Петера может встать гораздо более остро, чем ожидалось в дни пребывания Суслова в Будапеште. Значит, есть нужда в новых советах Москвы. Надо ли на пленуме, докладывая, как было запланировано, об итогах работы комиссии по делу Фаркаша, огласить письмо Петера? Что делать: пойти на обман пленума или поставить Ракоши в явно безвыходное положение? Ведь при существующем раскладе сил после оглашения письма на пленуме оставить его во главе партии будет едва ли возможно, это окончательно подорвало бы влияние руководства, и пленум на это не пойдет. Андропов все это понимал[31], но снова попытался уклониться от совета по существу дела. В Москву он докладывал о принятом венгерским руководством решении перед пленумом обсудить письмо Петера на Политбюро в присутствии самого Ракоши. По мнению посла, такое обсуждение заставило бы членов Политбюро более четко определить свои позиции, а Ракоши помогло бы увидеть реальное положение дел. Андропов осознавал, что письмо Петера было инициировано именно с прицелом на оглашение его перед партактивом для полной компрометации Ракоши, уже лишившегося к тому времени поддержки большинства своих соратников[32].