Как перевоспитать герцога - Меган Фрэмптон

Кот, мудрое создание, уже спал.

Был ли причиной внезапной смены настроения вчерашний (и уже сегодняшний) бренди или что-то иное, но только вселенская грусть как-то слишком стремительно сменилась раздражением и даже злостью. Маркуса ужасно раздражало отсутствие ясности в самом главном: он не знал, чего хочет от жизни.

Но зато он точно знал, чего не хочет. Он не хотел, чтобы эти двое спящих мужчин продолжали спать в его бальном зале. Людей – вон, а коты пусть останутся.

– Вставай, – громко сказал Маркус и, подойдя к Коллинзу, ткнул его пальцем в грудь. Коллинз нахмурился, отмахнулся от пальца Маркуса, словно от назойливой мухи, и вывел особенно звучную и крайне неприятную на слух руладу.

Маркус ткнул Коллинза во второй раз, но только уже не в грудь, а в мягкий толстый живот. Коллинз рывком сел, скинул ноги с дивана и нервно подскочил. Стук каблуков о паркет эхом пронесся по залу.

– Я встал, – доложил Коллинз, озадаченно поглаживая себя по волосам. – Что происходит? Смитфилд умер?

Маркус бросил взгляд на Смитфилда. Тот пока дышал.

– Вроде жив, – сказал Маркус. – Но вы оба должны уйти.

Маркус уже успел по достоинству оценить одно из преимуществ герцогского титула. Герцог не обязан никому ничего объяснять. Слово герцога – закон, а законы, как и приказы, не обсуждают. Герцогу достаточно сказать: «Вы должны уйти». Или, скажем, среди зимы: «Я хочу клубники». Или еще: «Переставьте мебель во всем доме». Он пока не требовал клубники среди зимы и полной перестановки мебели в доме тоже, но сознание того, что такого рода возможности перед ним открыты, грело ему душу.

Последнее из перечисленных выше пожеланий он берег на самый черный день.

– Ты кого-нибудь ждешь? – спросил Коллинз. По всей видимости, он не понимал, что герцог не обязан ни перед кем отчитываться. Маркус не стал затруднять себя ответом на вопрос, он просто подошел к дивану, на котором спал Смитфилд, и ткнул его в живот. Живот у Смитфилда был плоским и твердым, но эффект оказался таким же, как и в случае с Коллинзом: Смитфилд сел, спустив ноги на пол, и заморгал в недоумении. Волосы его торчали в разные стороны в вопиющем противоречии с законом всемирного тяготения.

– Вон.

Смитфилд кивнул, посидел немного, тупо уставившись в пол, затем встал и, покачиваясь, направился к дивану, возле которого по стойке «смирно» стоял Коллинз.

Окинув Маркуса холодным взглядом, Смитфилд, глядя прямо в глаза собеседнику, спокойно сказал:

– Надеюсь, вы найдете то, что ищете, ваша светлость.

Смитфилд не стал дожидаться ответной реплики, и это к лучшему, ибо у Маркуса не было в запасе подходящего ответа. Потому что, если бы даже Маркус знал, как на это ответить, ему пришлось бы промолчать, если он действительно хотел избавить себя от общества своих вчерашних собутыльников. Как бы там ни было, Смитфилд взял Коллинза под руку и повел к двери.

Но не успели они выйти, как раздался громкий стук в дверь.

«Кого еще принесло?»

– Войдите, – сказал Маркус, стоя спиной к двери. Коты стучать в дверь не умеют, а больше никого он видеть не желал.

Когда же он стал брюзгой? Как ни странно, у него был ответ на этот вопрос. Ему было лет восемь, когда он, случайно подслушав отца, узнал, что его родитель глубоко сожалеет о том, что он, Маркус, мало похож на брата.

С тех пор прошло двадцать лет – больше чем достаточно, чтобы забыть обиды. К тому же ни отца, ни брата уже не было в живых. Все так, но только с годами боль не притупилась.

Маркус услышал, как открылась дверь, как прочистил горло дворецкий. Вот это уже кое-что. Если Томпсон прочищает горло, значит, на то есть очень веская причина. Заинтригованный Маркус обернулся и застыл с открытым ртом.

Причина покашливания Томпсона была налицо. Весьма любопытная причина.

Девочка. Маленькая девочка с темными волосами, в грязном платье и с огромными глазами. Никогда прежде не видел он людей с такими большими глазами, как у этой девочки. Он смотрел на нее, и она смотрела на него.

– Это Роуз Досет, – объявил Томпсон.

– Вон, – тотчас сказал Маркус, но, увидев, как Томпсон потянул девочку за руку, собравшись увести ее из этой комнаты бог знает куда, поморщился и, кивнув в сторону двух своих собутыльников, не отводя от девочки взгляда добавил: – Это я не вам, а им сказал.

Девочка продолжала во все глаза смотреть на Маркуса.

Смитфилд и Коллинз спешно покинули помещение, сбив по дороге всего одну полупустую бутылку. Под мерную капель из бренди Маркус и девочка молча рассматривали друг друга.

Томпсон во второй раз деликатно покашлял, прежде чем сказать:

– Ваша дочь, ваша светлость.

Лицо у девочки было относительно чистым. По крайней мере, по сравнению с ее платьем. Что касается сложения, девочка выглядела худощавой, но не худосочной. А лицо ее словно состояло из одних только не по-детски серьезных глаз, которые смотрели на него в упор.

У Маркуса сладко засосало под ложечкой – полузабытое ощущение сродни светлой грусти. Или как бывает во сне, когда ты знаешь, что тебе надо срочно что-то сделать, но никак не можешь вспомнить, что именно. Но от него не требовалось никаких действий. Он в своем теперешнем статусе мог делать все, что захочет.

Он и не предпринимал ничего, что не мешало ему злиться на себя из-за собственного бездействия. Отчего же раньше он мог ничего не делать, не испытывая при этом никаких угрызений совести? С тех пор как он закончил учиться, никто никогда ничего от него не требовал. Тогда почему сейчас ему было не по себе?

Маркус попытался мысленно встряхнуться, и вдруг до него дошло, что все то время, что он смотрит на девочку, девочка смотрит на него и пытается разгадать его намерения. И, вполне возможно, со страхом ждет, что он сейчас прогонит ее точно так же, как прогнал тех двоих у нее на глазах. Хотя, возможно, она ни о чем таком не думала и все это Маркус придумал себе сам, потому что знал, что совесть его нечиста.

Он уже встречал похожий взгляд. Так иногда смотрят на него коты.

Но…

– Вы сказали Досет? – уточнил Маркус, по-прежнему не отводя глаз от девочки.

– Досет, ваша светлость, – подтвердил Томпсон.

– Ее мать… Ее мать… – Маркус замолчал, словно ему было неловко поминать мать в присутствии ее дочери.

В ее молчаливом, неподвижном, угнетающем присутствии.

Фиона Досет. Маркус с трудом вспомнил ее имя.

Она забеременела, когда они были любовниками, и Маркус распорядился насчет содержания на ребенка. Он даже не потрудился поинтересоваться, какого пола его отпрыск. Сказать по правде, он не хотел ничего знать о нем или о ней.

Внезапно при виде этой маленькой молчащей девочки его тогдашнее равнодушие представилось ему порочным, даже преступным.