Моя пятнадцатая сказка - Елена Свительская

— Какой?

— Секрет.

Значит, мать запомнила мои последние рисунки. Иначе и быть не могло.

Мы несколько минут проехали в молчании. Молчала даже жена, не зная, что с нами такими упрямыми делать.

Мамору, смотревший из-за брата в окно, тяжело вздохнул.

— Пап, ты странный. Тебя не пугают жуткие новости, что где-то война или кого-то машина переехала. Но тебя пугает, если я хочу мечтать и жить, как хочется мне. Почему?.. Взрослые такие странные!

— Говорю же, это не практично! — вздохнул.

Старшой саркастично ухмыльнулся:

— Говорю же, брат у нас дурачок. Постоянно спрашивает ерунду.

Жена попробовала вмешаться:

— Мамору еще просто маленький, а маленькие дети любят задавать много вопросов.

— А твой футбол — это практично? — вылез обиженно младший сын.

— Так я ж не собираюсь посвятить этому всю свою жизнь. Просто в университет пойду, где есть своя команда и оборудование на высоте… — мой взгляд растерянный поймав, старший сын внезапно замолк.

— Ну, как хобби… в этом есть смысл, — серьезно кивнул я.

Рю шумно выдохнул.

Вроде не поссорились. Вроде.

— Сусуму, а почему ты нам прежде ничего не рассказывал про свою мечту? — осторожно коснулась Нодзоми моей руки. — Стать художником… разве в этом есть что-то постыдное?

— Говорю же: я теперь мечтаю о другом!

Теперь уже на мой крик стали оборачиваться люди.

— Я давно мечтаю о другом, — сказал уже тише.

— Врунишка! — поморщился Мамору.

— Говорю же, я давно…

— Врешь ты все! — он обиженно надул губы.

Теперь уже я не выдержал.

— И почему вообще я должен отчитываться перед тобой?!

Супруга многозначительно кашлянула.

Отвернувшись, я стал смотреть в окно. Против хода, так что в уплывающем от меня мире было что-то тоскливое. Мире потерянном…

— А, может, ты просто мне завидуешь? — внезапно спросил упрямый младший сын.

— Чему? Разве ты чего-то достиг?

— Ну, перестаньте! — рассердилась Нодзоми. — Я вот вам обоим завидую.

— Да ну? — Рю вскинул брови.

— Даже троим, — женщина улыбнулась. — Я вот никогда не мечтала ни о чем таком.

— Зато ты не знаешь боли, такой, когда твоя мечта гибнет, и вместе с нею гибнет твоя вера в свои силы.

Они все притихли, как-то внимательно смотря на меня.

— Но это обычное дело, — проворчал я, отворачиваясь к окну, на убегающий от меня мир и на оставшуюся где-то вдалеке родину.

Нет, просто деревню. Просто место, где я родился и вырос. Без города помыслить свою жизнь я уже просто не могу.

Они как-то мрачно молчали. Воздух как будто уплотнился и натянулся меж нами, чуть только тронь неровным движением — и тонкая ткань доверия между нами прорвется, как рисовая бумага на седзи.

— Люди мечтают. Люди свои мечты теряют. Обычное дело. Я не считаю, что в моей жизни случилось что-то совсем ужасное и сверхъестественное, — добавил, не смотря на них.

Они молчали оставшуюся дорогу. И я тоже.

Вечер… тихий вечер. Вокзал, такси. Дом притихший. Нодзоми, которая ушла на кухню, чтобы внести в дождавшийся нас дом какие-то звуки. Хотя тихие. Уютные такие звуки.

Переодевшись в домашнюю одежду, я пошел к телевизору в гостиной. Зевнув, включил привычный канал. Как раз на новости попал. И все как обычно: кто-то разбился, кто-то поехал кататься на лыжах и погиб под лавиной, а того мальчика, потерявшегося в лесу, нашли… мой милый и привычный мир. Все встало на свои места, как я того и хотел.

Утром следующего дня, до работы, я забежал в храм буддийский по пути и заказал дорогой молебен об изгнании демонов и благополучии всех моих близких. Сказал, во сне какая-то жуткая морда ходила за мной по пятам. Сказал и напряженно затих. Ничего, монах с вежливой улыбкой обещал прочитать очень действующие сутры, чтобы никакие нечистые силы не потревожили впредь покой меня и моих близких.

Вручив свою жизнь в руки специалистов, я спокойно на работу пошел.

День выдался обычный, совсем, так что я смог совсем уже успокоиться. Что там сделали монахи и тот священник, не представляю, но что-то они сделали хорошо. Не зря я туда свои деньги потратил.

Начальник нынче сердился, даже кого-то из стажеров уволил. Но я даже его рад был видеть. Даже волнуясь потерять свое рабочее место. Просто… куда лучше лица людей, чем та морда зеленая. О, только б никогда больше ее не видать! Даже переглядывания молоденьких коллег — наглой, слишком ярко накрашенной девицы, да парня с дурацкими шутками и нервной улыбкой — меня сегодня вообще не раздражали. Застав их в общей кухне, одних, готовящих кофе, как-то слишком прижавшись головами друг к дружке над кофеваркой, да обсуждающих, в какой рабу-отель сегодня пойти, я прикинулся, будто не сразу их заметил. Сначала к раковине пошел и долго, тщательно мыл руки. А они прикинулись, будто ничего такого не было вообще, торопливо разбежавшись. Парень — к кофе, девушка его — к холодильнику. Я сам прихватил себе чашку кофе и пошел работать дальше. Молодость, что ж тут поделаешь. Молодых испокон веков тянет друг к другу.

Вечером в бар с коллегами не пошел, сославшись на усталость после дороги. Просто… хотелось посидеть в тишине, делая вид, будто смотрю новости. На работе нынче день выдался нервный. Как обычно. И хорошо.

Видимо, в тот понедельник я слишком рано вернулся. Меня не ждали еще. Нодзоми и Рю заклеивали «шедевр» меньшого точно такими же обоями, как те, которые он измалевывал. Меньшой отсутствовал. То ли и правда ушел на прогулку с друзьями, как сказала жена смутившаяся, то ли сбежал, не в силах смотреть на ремонт.

— Повезло, нашла точно такие же, хотя уже столько лет прошло, — смущенно улыбнулась жена.

— Да, почти и не заметно ничего, — подтвердил я, оглядывая кусок, приклеенный вместо вырезанного.

Ополоснувшись под душем, в домашней одежде пошел телевизор смотреть.

Мамору, как и ожидал, вернулся поздно, когда мы уже сидели за столом. Пока его не было, все молчали. И мой взгляд то и дело притягивал опустевший кусок стены. Еще вчера там были геометрические узоры и цветы мальвы, а теперь — лишь редкие разводы волн, как и по всей комнате, легкие черные линии на тускло-голубом фоне. Тускло-голубой фон был почти так же девственно чист, как и лист белой бумаги, забытый меньшим в гостиной.

Сколько себя помнил, мой взгляд всегда притягивала голая поверхность, особенно, белые листы. Всегда было ощущение, что на том куске материала чего-то не хватает. Хотелось добавить туда новую реальность, заполнить пустоту чем-то иным. Люди обычно восхищаются вещами, а меня всегда влекла к себе пустая поверхность. Потому что даже сам иногда сказать не мог, какие узоры она может вскоре вместить в себя.