Олимп - Дэн Симмонс

Харман отдёрнул ладонь.

Позднее он так и не вспомнил, как выбрался из затонувшей субмарины, как, шатаясь, прошёл по сухому торпедному отсеку и протиснулся сквозь щель в обшивке навстречу солнечному свету и грязной земной полоске, именуемой Атлантической Брешью.

Зато мужчина не мог забыть, как, сорвав капюшон с респиратором и повалившись на четвереньки, несколько минут выворачивал желудок наизнанку. А когда там ничего не осталось (съедобные плитки были питательны, но растворялись довольно быстро), долго ещё содрогался всухую.

После этого путешественник настолько ослаб, что не мог удержаться даже на четвереньках, кое-как отполз от блевотины, рухнул наземь и перекатился на спину, уставившись на длинную ленту синего неба. Бледные, но уже отчётливые кольца вращались и пересекались между собой, точно стрелки ходиков, отсчитывавших часы, дни, месяцы или годы, покуда боеголовки с чёрными дырами в нескольких ярдах от Хармана не посчитают нужным взорваться.

Мужчина понимал, что ему нужно срочно удалиться от источника радиации – ползти на запад, если потребуется, – однако не находил в себе ни душевных, ни физических сил для этого.

Наконец по прошествии долгих часов, ибо в небесах уже смеркалось, путешественник обратился к своим биометрическим функциям.

Как он и подозревал, доза полученной радиации оказалась смертельной. Внутренний наблюдатель известил человека, что теперь слабость и головокружение не оставят его, но будут лишь усиливаться, что сухие рвотные судороги скоро вернутся, что кровь уже превращается под кожей в сгустки. В течение следующих часов клетки внутренностей отслоятся многими тысячами (процесс уже запущен), потом начнётся кровавый понос – на первых порах прерывистый, затем безостановочный, покуда мужчина не исторгнет сгнившие кишки наружу. После этого кровотечение станет по большей части внутренним, стенки клеток окончательно разрушатся, и система придёт в упадок.

Всё это Харман будет чувствовать и ясно сознавать. Уже через день у него не останется сил передвигаться в промежутках между приступами поноса и рвоты. Путешественник раскинется на дне Атлантической Бреши неодушевлённой куклой, время от времени трепеща от непроизвольных судорог. Даже синее небо и звёзды не смогут утешить взор умирающего: биомониторы уже сообщили о катарактах, порождённых радиацией на обоих его глазах.

Мужчина слабо ухмыльнулся. Так вот почему всезнающие Просперо и Мойра дали ему в дорогу скудный запас съедобных плиток! Этого хватило, даже с лихвой.

«Но почему? Зачем было делать из меня Прометея, наделять столькими функциями, такой информацией, подарить надежду. для Ады, для всего моего рода – и бросить умирать в одиночестве… точно пса под забором?»

Сознание Хармана ещё не настолько помутилось, чтобы не понимать: мириады людей, не более избранных, нежели он, тщетно устремляли тот же вопрос к бессловесным небесам, оказавшись на краю смерти.

Да и мужчина уже достаточно поумнел, чтобы самому на него ответить. Прометей похитил огонь с Олимпа. Адам и Ева вкусили в райском саду плод познания. В сущности, все древние мифы твердят на разные лады одну и ту же ужасную голую правду: «Попробуй украсть огонь и познание у бессмертных, и ты немного возвысишься над животными, но по-прежнему будешь очень и очень далёк от настоящего Бога».

– Сейчас Харман дорого дал бы, лишь бы никогда не слышать последних личных и религиозных завещаний, оставленных двадцатью шестью безумцами из команды «Меча Аллаха». Их бесстрастные прощальные речи помогли мужчине почувствовать полную тяжесть бремени, которое он хотел донести до Ады, Даэмана, Ханны, своих друзей, до всего своего племени.

Он вдруг понял, что всё, произошедшее в прошлом году – появление туринских пелен, рассказывавших об осаде Трои, – подарочек «старомодным» от Просперо, посланный через Одиссея и Сейви; их разные, но всегда безрассудные путешествия; смертельное представление на орбитальном острове экваториального кольца; благополучное спасение оттуда; новые открытия жителей Ардиса о том, как изготовлять оружие, строить общество, хотя бы в зачаточном его состоянии, зарождение политических и даже некоторых религиозных представлений…

Всё это помогло людям стать человечнее.

Наконец-то их раса вернулась на Землю после четырнадцати с лишним веков комы и ледяного безразличия.

Выходит, что их с Адой ребёнок окажется первым из полноценных людей за долгие столетия удобного, бесчеловечного прокисания под присмотром фальшивых богов-"постов": ему или ей придётся ждать опасности, даже смерти на каждом шагу, придётся изобретать, создавать крепкие узы со своими соплеменниками, хотя бы для того, чтобы пережить войниксов, калибано, самого Калибана и странную тварь – Сетебоса…

Это было бы интересно. Интересно, до ужаса. А главное – это было бы по-настоящему.

И в конце концов привело бы – возможно, привело бы, вероятно, привело бы, – к «Мечу Аллаха».

Мужчина перекатился на бок, и его снова стошнило. На сей раз – в основном кровью и слизью.

«Так быстро? Не ждал…»

Харман зажмурился от боли, пронизавшей всё тело и разум. Рука нащупала выпуклость у правого бедра. Пистолет был на месте.

Мужчина отклеил оружие от липучей ленты, щёлкнул предохранителем, дернул затвором, как показывала Мойра, и приставил дуло к голове.

Демогоргон затмевает собой добрую половину объятого пламенем небосвода. Азия, Пантея и неразговорчивая Иона по-прежнему испуганно закрывают головы. Склоны гор, утёсов и вулканов заполняют исполинские неясные тени: титаны, часы, скакуны-монстры, просто монстры, гигантские сороконожки – родственники Целителя, кошмарные возницы, и снова титаны занимают места, словно присяжные во время суда на ступенях греческого храма. Сквозь очки термокостюма отчётливо видно всё происходящее. На вкус Ахилла, даже чересчур отчётливо.

Чудовища Тартара не в меру чудовищны, титаны слишком косматы и слишком титанического роста, а глядя на возниц и существ, которых Демогоргон окрестил часами, вообще невозможно навести полную резкость. Однажды Пелид рассёк одному троянцу живот и грудь ударом клинка. Среди разрубленных рёбер и вывалившихся кишок прятался крохотный гомункул; подслеповато моргая, он уставился на человека бледно-голубыми глазками. Это был единственный раз, когда быстроногого стошнило на поле боя. Так вот на этих тварей было так же трудно смотреть.

В то время как Демогоргон ожидает, пока присяжные из ночных кошмаров соберутся и рассядутся по местам, Гефест вытягивает из дурацкого пузыря на своей голове тонкий шнур и подключает его другим концом к шлему Ахилла.

– Так слышно? – спрашивает хромой карлик. – Надо потолковать, у нас мало времени.

– Я-то слышу, а Демогоргон? Раньше у него получалось.

– Нет, это жёсткая связь. Наш Демогоргон хоть и похож невесть на что, но он же не Дж. Эдгар Гувер.

– Кто?

– Не важно. Послушай, сын Пелея, нужно согласовать, что мы будем рассказывать великанской братии. От этого зависит очень многое.