Дублин - Эдвард Резерфорд

Но думал он теперь не столько о выборах, сколько о том, что успел увидеть в графстве Клэр.

Тайди раньше не бывал на западе. Он знал Дублин и Ленстер с их богатыми фермами, знал и шумный порт Корк. Знаком был с Ульстером, с его фермами, льняными и ткацкими мануфактурами. Но сельскую Западную Ирландию он не знал совсем.

Как же такое возможно, спрашивал он себя, что посреди изумительных пейзажей люди пребывают в таком пренебрежении и такой бедности? Как жители Энниса могли допустить возникновение чудовищных трущоб на подъездах к их городу? Неужели им не было стыдно? Как могли землевладельцы — не все же они обитали вдали, — ирландцы той же крови, христиане, позволить, чтобы рядом с ними люди жили в жутких условиях и ничего для них не делали? Как могли сами бедняки так мало думать о своих семьях, что довели их до подобных лишений? Почему здесь нет никакой промышленности, никаких предприятий, где люди могли бы работать? Его практичная квакерская душа протестовала против этой не имеющей границ дикой беспечности.

Наконец вернулся тот неприятный молодой политик. Тайди узнал все, что мог, от Стивена Смита. Глубоко вздохнув, Тайди напомнил себе, что не ему судить других.

Стивену нравилось безумие этих выборов. О’Коннелл отправил его с поручением, но Стивен обещал лорду Маунтуолшу вернуться. У Стивена была всего пара минут, чтобы рассказать нечто забавное с его точки зрения. Он стал свидетелем весьма примечательной сцены, поскольку речь, произнесенная отцом Мёрфи, буквально гипнотизировала своей напряженностью.

— Он говорил только на ирландском, — объяснил Смит. — О’Коннеллу пришлось переводить, ведь мы в основном из Ленстера и недостаточно знаем ирландский. Прежде всего, отец Мёрфи напомнил людям об их долге, и все выглядели при этом серьезно и торжественно, но Мёрфи не был уверен, что достиг нужного результата. Потом он напомнил о тех, кто голосует как должно, и о том, что друзья проклянут их, если они подведут. Судя по выражению лиц, это произвело сильное впечатление. А затем наступил решающий момент. Знают ли они, кричал священник, тыча в толпу длинным костлявым пальцем, что один католик проголосовал за протестанта — и его сразил апоплексический удар, как только он вышел из кабины для голосования? «Божественное возмездие будет стремительным! — восклицал он. — Можете в том не сомневаться! Святые смотрят на вас и все замечают!» Он выглядел устрашающе, я и сам перепугался.

Граф сухо улыбнулся. Стивен хихикнул. Но Тайди не развеселился.

— Вы хотите сказать, что какого-то человека действительно хватил удар, или такого не было? — серьезно спросил он.

— Бог мой, да откуда мне знать? — удивился Стивен. — И какая разница?

— А разве для вас не имеет значения, была высказана чистая правда или же прозвучала ложь? — спросил квакер.

— В вас нет склонности к проказам, — ответил Стивен. — Иначе вы бы поняли.

— Надеюсь, — тихо откликнулся Тайди, — что такой склонности у меня нет.

Немного позже, идя по улице, где находилась редакция местной газеты «Клэр джорнал», Стивен увидел высокого голубоглазого мужчину. Стивен обратил на него внимание во время выступления отца Мёрфи. Все арендаторы проголосовали за О’Коннелла. Стивен проверял. А теперь оставалось ждать, выгонит их с земли Каллан, или его можно будет убедить не делать этого.

Этот крупный мужчина с серьезным видом стоял возле небольшой повозки. Рядом с ним была девочка лет десяти, пожалуй, бледненькая, с грустным личиком. Крупный мужчина обнимал ее за плечи. Видимо, это были отец и дочь. Он утешал ее или она его? Она ведь должна была знать, что он сделал.

Жаль, подумал Стивен, что девочка слишком простовата.

1843 год

Началось это тихо и незаметно, в Америке. Один фермер неподалеку от Нью-Йорка, оглядывая как-то картофельное поле, заметил неладное.

На листьях некоторых картофельных кустов появились пятна. Фермер выждал несколько дней. Пятен на листьях стало больше, а на тех кустах, которые он заметил сначала, листва завяла. И стебли, похоже, также были поражены. В тот вечер фермер обсудил с женой, не следует ли им выкопать эти кусты или даже раньше времени собрать весь урожай.

На следующее утро, выйдя в поле, фермер почуял вонь гниения, поднимавшуюся от земли.

Он сразу принялся за работу. Выкопал все, что выглядело зараженным. Многие картофелины уже сгнили, на других гниение едва началось. Фермер, закончив выкапывать кусты, развел большой костер и сжег все больное. Но почти половина урожая еще оставалась в земле.

Будучи человеком порядочным, фермер объехал всех своих соседей и даже съездил в ближайший город, чтобы предупредить о болезни и узнать, случилось ли такое же где-нибудь еще. И действительно, несколько фермеров сообщили о таком же явлении.

Несколько дней спустя фермер увидел новые пятна на кустах и сказал жене:

— Лучше вообще все выкопать. Спасем, что сможем.

Очень много картофелин были явно поражены какой-то болезнью, и фермер сжег их, как и предыдущие. К счастью, примерно половина оставшегося урожая выглядела нормально, и эту картошку фермер сложил в ямы для хранения.

Но десять дней спустя он стал проверять то, что спас. Достав из ямы картофелину, он разрезал ее ножом. Она была гнилой внутри. Фермер проверил другую. То же самое. Половина того, что он счел здоровым, пропала.

Phytophthora infestans. Грибковое заболевание. Но откуда оно взялось?

Никто этого не знал, но, вероятнее всего, его откуда-то завезли в Соединенные Штаты. Потому что американские фермеры, не желая допустить вырождения картофеля, ввозили новые семена из Перу. А некоторые суда одновременно с семенами доставляли и гуано, помет морских птиц, который использовался как удобрение. И вполне возможно, что грибок перешел с гуано на семенную картошку прямо на судах.

Освоившись в штате Нью-Йорк, грибок начал распространяться с ошеломительной скоростью. Он перебрался в Нью-Джерси и Пенсильванию, к 1845 году добрался до американского Среднего Запада.

Торговля семенным картофелем шла по треугольнику. С Восточного побережья Америки семена морем доставлялись на восток, в Европу. И к тому времени, как фитофтора закрепилась на Среднем Западе, болезнь появилась в Голландии, Бельгии и на южном побережье Англии.

— Вы не читали «Ирландскую дикарку»?[5] — Леди Маунтуолш смотрела на Дадли Дойла с изумлением, так как полагала, что эту книгу должен прочесть каждый.

Генриетту любили все. В этой англичанке, которую Уильям выбрал себе в жены и которой сейчас, как думал Дойл, наверное, около пятидесяти, до сих пор оставалось что-то девчоночье. До сих пор нежный цвет лица, сливки с персиком, и фарфоровые голубые глаза заставляли поворачиваться в ее сторону все головы в гостиных Лондона и Дублина. А теперь эти глаза были обращены на Дадли, который по-хорошему завидовал Маунтуолшу. Они были счастливы и вырастили здоровых детей. Возможно, Генриетте и не хватало ума, но это не умаляло ее достоинств. К тому же она была энтузиасткой всего ирландского.