Дублин - Эдвард Резерфорд

Да, это была умнейшая ирония, приведшая в восторг ирландский ум и ошарашившая английский.

— И что ты скажешь мистеру Каллану, он уже три раза тебя искал? — сердито и с неодобрением глядя на мужа, спросила жена. — Что ты скажешь, Имонн? Что твоих жену и детей пусть выгоняют, пусть они идут просить милостыню в Эннисе?

Морин очень пугалась, когда ее мать говорила такие вещи.

— До этого не дойдет, — отвечал ее отец.

— Почему же нет? В Уотерфорде дошло.

Суть была в том, что хотя «сорокашиллинговые» имели право голосовать, это не значило, что голосовать они могут, как им вздумается. Ничего подобного. Нет, если они не хотели лишиться жилища. Землевладельцы ожидали, что их арендаторы проголосуют так, как им прикажут. А сомнений в том, как именно они будут голосовать, быть не могло, потому что выборы проходили публично. И любой арендатор, оказавшийся настолько дерзким или настолько глупым, чтобы голосовать вопреки воле лендлорда, объявлял себя тем самым врагом человека, у которого он арендовал землю. Естественно, после этого лендлорд и его служащие выкидывали строптивца с земли и искали другого, более сговорчивого. Послание было ясным и простым: подчинись или умри с голоду.

Совсем недавно О’Коннелл и его ассоциация поддержали некоего кандидата — джентльмена-протестанта, конечно, но защитника прав католиков — против отпрыска одного из важнейших протестантских семейств в тех краях, который вполне рассудительно предполагал, что место принадлежит ему по праву рождения. К ужасу местных землевладельцев, О’Коннелл и его люди убедили арендаторов и даже их собственных слуг забыть о традиционной преданности и проголосовать за чужака. Это вызвало гнев, оцепенение, а затем изгнание с земли. Так что опасность была вполне реальной.

— Но мы же не в Уотерфорде. Это Клэр, — возразил Имонн.

И действительно, в этих краях не меньше трети лендлордов жили вдали, а большинство сквайров принадлежали к древним ирландским родам, вроде О’Брайенов, или к старым англичанам, как Фицджеральды, которые осели в Ирландии шестьсот лет назад, хотя, конечно, им всем, и старым англичанам, и ирландцам, пришлось стать протестантами, чтобы сохранить свои имения.

— И ты думаешь, мистеру Каллану есть дело до того, Клэр это, или Уотерфорд, или пустыня в Азии? — кричала его жена. — Или тебе кажется, что какой-нибудь О’Брайен будет дольше колебаться, выгоняя арендаторов, чем кто-нибудь из англичан? — добавляла она для ровного счета.

И действительно, следовало признать: не было никаких доказательств того, что ирландские землевладельцы могли быть снисходительнее, чем английские.

— А отец Кейси? Что ты ему скажешь? — спрашивал Имонн.

На воскресной мессе священник, стоя перед алтарем и глядя на прихожан, откровенно высказал свое мнение:

— Голос, отданный за О’Коннелла, — это голос, отданный за вашу веру. А значит, не сомневайтесь в том, чего хочет от вас Господь.

— Как вы думаете, отец, — спросила его после мессы одна женщина, — а если мой муж проголосует так, как требует мистер Каллан, это не будет смертным грехом? Не угодит ли он за это в ад?

Добрый священник заколебался, но тем не менее заявил:

— Такое вполне возможно.

Однако мать Морин было не так легко убедить. Морин уже заметила, что, хотя мать регулярно посещала мессу, ходила на исповедь и настаивала на том, чтобы дети учили катехизис, она все же какую-то часть ума оставляла в стороне, под собственной властью, а не под властью Бога.

— У отца Кейси, — холодно произнесла она, — нет жены и детей, которых нужно кормить.

По мере того как приближался день выборов, Морин все чаще спрашивала отца:

— И как ты поступишь?

И впервые в жизни она увидела, что ее большой, сильный отец тревожился и был неуверен.

— По правде говоря, детка, — отвечал он ей, — я и сам пока не знаю.

Стивен Смит с удовольствием надел зеленую ленту с большой медалью. Это был поразительный день. Они творили историю.

Вся Ирландия наблюдала и выжидала. И вся Британия тоже. И именно поэтому явился сам лорд Маунтуолш, и Стивен был рад тому, хотя с любопытством подумал: кем мог быть неулыбчивый невысокий человек, которого его светлость привез с собой?

Любому понравился бы Уильям Маунтуолш. И пусть его жена была глупой — милой, но глупой. И возможно, можно было улыбнуться тому, как этот дородный аристократ средних лет старался не упустить возможности узнать новости или людей, приносящих эти новости.

— Я стараюсь познакомиться со всеми интересными персонами в Ирландии, — бодро признался он Стивену, когда впервые с ним встретился.

Но при огромном круге знакомств графа и притом что друзьями его брата были многие ученые, он, пожалуй, и в самом деле ничего и никого не упускал. Стоило ему лишь услышать о вас, и тут же следовало приглашение в его дом на Сент-Стивенс-Грин, а если вы ему нравились, вас приглашали на несколько дней в величественный особняк в Маунт-Уолше, чтобы граф мог как следует вас изучить. И от приглашения в Маунт-Уолш вряд ли можно было отказаться. Там вас великолепно принимали. Хозяин поместья, с его огромным состоянием и местом в палате лордов, он пытался ко всему приложить руку. Мало было такого, чего он не смог бы сделать для вас, если бы захотел. И собеседником он был удивительным. Хотя чему тут удивляться? Он ведь был не только сыном Геркулеса, обладавшего постыдной славой, но и другом Эммета, человеком, который жил в Париже и Америке и который, будучи еще студентом Тринити-колледжа, публично оскорбил жуткого Фицгиббона.

Но для Стивена Смита, в двадцать лет уже ставшего светским циником, любые недостатки графа перевешивало то, что его светлость, в отличие от многих аристократов, не отбрасывал вас прочь, насытив свое любопытство. Он навсегда оставался вашим другом и защищал вас. Редкое качество.

Поэтому, увидев Уильяма, махавшего ему со ступеней лучшей в городе гостиницы, Стивен с удовольствием пересек улицу.

— Я так и думал, что найду тебя здесь, Стивен! — воскликнул граф. — Что это за лента на тебе?

— На ней еще и медаль, — с усмешкой ответил Стивен. — Орден Освободителя. Его сам великий человек придумал. Когда я надеваю его, то сам о себе становлюсь лучшего мнения.

Его светлость весело покачал головой, потом познакомил Стивена со своим спутником, серьезным, тихим человеком лет двадцати пяти, который сейчас жил в Маунт-Уолше. Сэмюэль Тайди, объяснил граф, был квакером. Стивена удивило то, что лорд пригласил этого Тайди в Уэксфорд. Парень выглядел довольно скучным.

— Мы еще до рассвета выехали из Лимерика, — продолжил граф. — Расскажи нам, что здесь происходит?

Преображение Энниса ошеломляло. Возможно, несколько веков назад, когда здесь находился монастырь францисканцев или когда этим местом владели благородные потомки Бриана Бору, Эннис и выглядел нарядным. Но в последнее время его жители редко брали на себя труд навести порядок на невзрачных и шумных улицах — разве что дважды в год, когда в здании суда проходили выездные сессии.