Война и мир. Том 3-4 - Лев Толстой

Вся деятельность Кутузова, как это было под Тарутиным и подВязьмой, была направлена только к тому, чтобы, — насколько то было в еговласти, — не останавливать этого гибельного для французов движения (как хотелив Петербурге и в армии русские генералы), а содействовать ему и облегчитьдвижение своих войск.

Но, кроме того, со времени выказавшихся в войсках утомленияи огромной убыли, происходивших от быстроты движения, еще другая причинапредставлялась Кутузову для замедления движения войск и для выжидания. Цельрусских войск была — следование за французами. Путь французов был неизвестен, ипотому, чем ближе следовали наши войска по пятам французов, тем больше онипроходили расстояния. Только следуя в некотором расстоянии, можно было пократчайшему пути перерезывать зигзаги, которые делали французы. Все искусныеманевры, которые предлагали генералы, выражались в передвижениях войск, вувеличении переходов, а единственно разумная цель состояла в том, чтобыуменьшить эти переходы. И к этой цели во всю кампанию, от Москвы до Вильны,была направлена деятельность Кутузова — не случайно, не временно, но такпоследовательно, что он ни разу не изменил ей.

Кутузов знал не умом или наукой, а всем русским существомсвоим знал и чувствовал то, что чувствовал каждый русский солдат, что французыпобеждены, что враги бегут и надо выпроводить их; но вместе с тем ончувствовал, заодно с солдатами, всю тяжесть этого, неслыханного по быстроте ивремени года, похода.

Но генералам, в особенности не русским, желавшим отличиться,удивить кого-то, забрать в плен для чего-то какого-нибудь герцога или короля, —генералам этим казалось теперь, когда всякое сражение было и гадко ибессмысленно, им казалось, что теперь-то самое время давать сражения ипобеждать кого-то. Кутузов только пожимал плечами, когда ему один за другимпредставляли проекты маневров с теми дурно обутыми, без полушубков,полуголодными солдатами, которые в один месяц, без сражений, растаяли дополовины и с которыми, при наилучших условиях продолжающегося бегства, надобыло пройти до границы пространство больше того, которое было пройдено.

В особенности это стремление отличиться и маневрировать,опрокидывать и отрезывать проявлялось тогда, когда русские войска наталкивалисьна войска французов.

Так это случилось под Красным, где думали найти одну из трехколонн французов и наткнулись на самого Наполеона с шестнадцатью тысячами.Несмотря на все средства, употребленные Кутузовым, для того чтобы избавиться отэтого пагубного столкновения и чтобы сберечь свои войска, три дня у Красногопродолжалось добивание разбитых сборищ французов измученными людьми русскойармии.

Толь написал диспозицию: die erste Colonne marschiert[первая колонна направится туда-то] и т. д. И, как всегда, сделалось все не подиспозиции. Принц Евгений Виртембергский расстреливал с горы мимо бегущие толпыфранцузов и требовал подкрепления, которое не приходило. Французы, по ночамобегая русских, рассыпались, прятались в леса и пробирались, кто как мог,дальше.

Милорадович, который говорил, что он знать ничего не хочет охозяйственных делах отряда, которого никогда нельзя было найти, когда его былонужно, «chevalier sans peur et sans reproche» [«рыцарь без страха и упрека»],как он сам называл себя, и охотник до разговоров с французами, посылалпарламентеров, требуя сдачи, и терял время и делал не то, что ему приказывали.

— Дарю вам, ребята, эту колонну, — говорил он, подъезжая квойскам и указывая кавалеристам на французов. И кавалеристы на худых,ободранных, еле двигающихся лошадях, подгоняя их шпорами и саблями, рысцой,после сильных напряжений, подъезжали к подаренной колонне, то есть к толпеобмороженных, закоченевших и голодных французов; и подаренная колонна кидалаоружие и сдавалась, чего ей уже давно хотелось.

Под Красным взяли двадцать шесть тысяч пленных, сотни пушек,какую-то палку, которую называли маршальским жезлом, и спорили о том, кто тамотличился, и были этим довольны, но очень сожалели о том, что не взялиНаполеона или хоть какого-нибудь героя, маршала, и упрекали в этом друг друга ив особенности Кутузова.

Люди эти, увлекаемые своими страстями, были слепымиисполнителями только самого печального закона необходимости; но они считалисебя героями и воображали, что то, что они делали, было самое достойное иблагородное дело. Они обвиняли Кутузова и говорили, что он с самого началакампании мешал им победить Наполеона, что он думает только об удовлетворениисвоих страстей и не хотел выходить из Полотняных Заводов, потому что ему тамбыло покойно; что он под Красным остановил движенье только потому, что, узнав оприсутствии Наполеона, он совершенно потерялся; что можно предполагать, что оннаходится в заговоре с Наполеоном, что он подкуплен им, [Записки Вильсона.(Примеч. Л.Н. Толстого.)] и т. д., и т. д.

Мало того, что современники, увлекаемые страстями, говорилитак, — потомство и история признали Наполеона grand, a Кутузова: иностранцы —хитрым, развратным, слабым придворным стариком; русские — чем-то неопределенным— какой-то куклой, полезной только по своему русскому имени…

В 12-м и 13-м годах Кутузова прямо обвиняли за ошибки.Государь был недоволен им. И в истории, написанной недавно по высочайшемуповелению, сказано, что Кутузов был хитрый придворный лжец, боявшийся имениНаполеона и своими ошибками под Красным и под Березиной лишивший русские войскаславы — полной победы над французами. [История 1812 года Богдановича:характеристика Кутузова и рассуждение о неудовлетворительности результатовКрасненских сражений. (Примеч. Л.Н. Толстого.)]

Такова судьба не великих людей, не grand-homme, которых непризнает русский ум, а судьба тех редких, всегда одиноких людей, которые,постигая волю провидения, подчиняют ей свою личную волю. Ненависть и презрениетолпы наказывают этих людей за прозрение высших законов.

Для русских историков — странно и страшно сказать — Наполеон— это ничтожнейшее орудие истории — никогда и нигде, даже в изгнании, невыказавший человеческого достоинства, — Наполеон есть предмет восхищения ивосторга; он grand. Кутузов же, тот человек, который от начала и до конца своейдеятельности в 1812 году, от Бородина и до Вильны, ни разу ни одним действием,ни словом не изменяя себе, являет необычайный в истории пример самоотвержения исознания в настоящем будущего значения события, — Кутузов представляется им чем-тонеопределенным и жалким, и, говоря о Кутузове и 12-м годе, им всегда как будтонемножко стыдно.