Never Fade Away - Барышников

на подоконник, собираясь миновать легким привычным прыжком преграду, но в итоге свалился на другую сторону как аморфный мешок, и даже остался ненадолго полежать на полу, отупело глядя в искореженный темный потолок номера.

— Ты хотел знать, зачем я тебя сюда привел, — рокербой оставался безжалостным, словно бы специально не позволяя себе дать даже малейшей слабины, отвлечься на что-то извне. Голос был безразличным, глухим, мягким и серьезным. — Вот тут, где я стою, есть тайник. Открой его и посмотри, что там.

Номер был засранным до невозможности. На чудом оставшемся целым каркасе кровати валялись грязные матрасы, стены покрывали постеры с голыми телками и неестественно мускулистыми мужиками, граффити расцвечивали стены от пола до потолка, мусор отвратительно трещал под подошвами, сломанные дверцы шкафов стояли сиротливо на полу, прислоненными к стене. Мертвый голопроектор свисал укором с потолка. Рядом с ним пластался в медленном размеренном движении каким-то чудом оставшийся в живых вентилятор с единственной лампой по центру, безразлично раскидывая в стороны свои крылья-лопасти. В воздухе висели тоска и безысходность.

Ви послушно снял указанную Джонни панель обогревателя и сунул руку в недра открывшейся полости, натыкаясь пальцами на какие-то обрывки, пыль и грязь. Пошарил хорошенько и нащупал холод металла, уцепил половчее и извлек наружу цепочку с нанизанными на нее солдатскими жетонами.

— Это твое? — обессиленно опустившись на задницу прямо у вскрытого обогревателя, соло привалился спиной к стене, подняв зажатую цепочку на уровень глаз и рассматривая жетоны.

— Было раньше, — рокер с присущей ему природной пластикой опустился напротив Ви на чудом уцелевший стул. — Теперь уже твое.

Сжав в кулаке цепочку с бирками, наемник поднял взгляд на Сильверхенда. Тот сидел на стуле верхом, широко расставив стройные ноги, обтянутые мягкой коричневой кожей; обе руки покоились на спинке, хромовая ладонь накрывала живую; на предплечье, покрытом татуировками, четко выделялись голубые вены; с запястья свисали концы тонкого черного кожаного шнурка. Лицо рокербоя, почти скрытое в тенях, — Ви все же улавливал, — было серьезным, брови над авиаторами сосредоточенно нахмуренными.

— Война в Мексике?

— Как я уже упоминал, я был молод и глуп, совсем как ты, и записался в корпоративную армию. В Мексике я понял, что какую войну ни возьми, побеждают всегда корпорации, а проигрывают обычные люди. Мы были окружены пропагандой. Нас кормили ею на завтрак, обед и ужин, иногда — на десерт, иногда — вместо главного блюда. Плакаты, речевки, радио, телевидение, речи с подмосток, пропагандистские наклейки на пачках сигарет, на нашивках на форме. Забивали в глотку под завязку, чтобы не могли задуматься о чем-то другом. Мы думали, что погибаем за безопасность нашей родины, что защищаем нашу страну от грязных делишек наркокартелей, но это было войной за влияние рынка сбыта наркоты. Ты сам уже видел, что вещества и сейчас, спустя пятьдесят лет, прячут на складах корпы «Олл фудс». Победа над одними мудилами принесла эдди в карманы других, но для обычных людей ничего не поменялось. Они все так же умирают от передозов на улицах Найт-Сити. И есть ли им разница, что теперь их убивают свои, а не чужие? Взрывом мне оторвало руку. Мне приделали новую и отправили обратно в окопы, но я уже не хотел воевать за эту грязь. И дело было не в потере руки, как ты, наверное, понимаешь.

— Понимаю. Это ты нес в своей музыке, — Ви понимал, Ви разделял эту тихую ярость, Ви сострадал всем сердцем тому молодому Джонни, который понял мир так рано, через такую ужасающую боль, который после всего пережитого не спрятался в глубокую нору, но нашел в себе силы собрать себя по кускам, чтобы выступить против творящегося дерьма, ввязаться от всей души в эту заварушку. Один со своей песней против ебаной системы.

— Перед этим я свалил из армии. Я и еще несколько парней дезертировали. Грязные, ободранные, голодные, искалеченные душой и телом, полные ненависти и опустошения, мы разбрелись по Найт-Сити, скрываясь от корпоратских патрулей. Я закрылся в этой комнате, лег на кровать и месяц практически не выходил, тупо смотрел на этот самый вентилятор.

— Очень хотелось бы сейчас лечь и смотреть на вентилятор до бесконечности, — собственная дурнота мешалась с обрывками воспоминаний Джонни. Ворочались где-то над головой массивные пласты почвы, сдвигаемые взрывами, ползли и летели над головой устрашающие боевые машины, лязгая, грохоча и исторгая вокруг себя запах топлива, тошнотворно пахло паленым мясом, от ужаса и воздействия стимуляторов скрипели зубы, невыносимая жара била в поддых и исходила потом на висках, тряслись руки, покрытые своей и чужой кровью, кажется, кто-то кричал или это был он сам.

— Вот я и привел тебя сюда, — голос рокера был непривычно простым, без всех свойственных ему изысков — иронии, выебонов и излишней эмоциональности. — Я не хочу, чтобы ты проводил недели и месяцы в бессмысленном ожидании, как делал это я.

— Зачем ты отдаешь мне жетоны? — внутренне напрягшись, Ви понял, что они подошли к основной повестке этого путешествия и разговора. И не был уверен, что хочет это слышать.

— Представь, что мы на войне, — металлическая рука Сильверхенда покинула спинку стула и опустилась на его же собственное колено, — сражаемся вместе, плечом к плечу. Скажи, ты закроешь меня от пули?

Ви чуть не хохотнул как-то истерично, но вовремя сдержался. Видимо, над ним довлела общая атмосфера этого места и всего происходящего. Окружение перепахивало его вдоль и поперек, как и воспоминания и слова рокербоя. Отдал ли бы наемник свою жизнь за Джонни? Ебать, бредовый вопрос. Риторический. Он давно готов был отдать Джонни всего себя, со всеми потрохами, со щетиной, дорогостоящими имплантами и горячим сердцем.

— Да, закрою, — практически без секундной задержки, от всей выпотрошенной души твердо сказал Ви. Несмотря ни на что, было видно, что для Сильверхенда этот момент был важен, почти священен — таким он моментально прочувствовался и для соло. Стало не до смешков, даже не до истеричных.

— Это жетоны человека, который в Мексике пожертвовал жизнью ради меня, — рокер склонился чуть вперед, лицо его выплыло из тени, приобретая более четкие очертания. — Я долго думал о нашей с тобой истории, Ви… Надеюсь, ты понимаешь, что я на твоей стороне? Когда придет время, я отдам за тебя жизнь, а сам исчезну. Жетоны напомнят о моем обещании.

Самое ужасное в происходящем было то, что Ви осознавал бесценность этого дара, хотя и не желал его до потери пульса. Все в нем орало: пусть Джонни заберет эти слова назад, пусть заберет этот свой чертов щедрый дар, столь нетипичный для него, пусть