Маленький журавль из мертвой деревни - Гэлин Янь

— Вам надо уехать. В Аньшань. У меня там на станции есть человек, поможет обжиться по первости. Эрхаю стоит только записаться, тут же с руками оторвут, хоть на металлургическом заводе, хоть на коксовальном. Он у нас два года в среднюю школу ходил!

— Семью ведь разлучаешь, — заволновалась мать.

— Я столько лет на железной дороге работаю! Как решишь с ними повидаться, посажу тебя на поезд, и денег никаких не надо. Посмотрим, как тут все обернется. Если тех, кто купил япошек, не тронут, Эрхай с семьей вернется назад.

— Эрхай, переезд — дело непростое, возьми в дорогу женьшень и мускус из припасов! — захлопотала мать.

Начальник Чжан недовольно покосился на жену, и она поняла, что сболтнула лишнего. Сбережения семьи до сих пор держали от невестки в секрете.

— Я не поеду, — отрезала Сяохуань. Пересела на край кана, сунула ноги в башмаки, подмяв задник. — Что я в Аньшане забыла? Может, там будут мои родители? Или Маньцзы с Шучжэнь? — с Маньцзы и Шучжэнь Сяохуань могла часами трепаться о пустяках. — Я никуда не еду. Слышишь меня, Эрхай?

Черный сатиновый жилет тесно стягивал ее по-хоречьи длинную, тонкую талию. Эта талия была знаменита на весь поселок, люди издалека узнавали Сяохуань, когда она шла, покачиваясь, по улице.

— Или в Аньшане будет лавочник Ван, который Ятоу сладостями угощает? Или театр, где я задаром представления смотрю? — встав у порога, Сяохуань сверху вниз уставилась на домочадцев.

Старуха смерила невестку взглядом. Сяохуань знала, что говорят глаза свекрови: «Только и думаешь, как бы поесть да полодырничать!»

— Эрхай, ты меня слышал? — повторила Сяохуань.

Эрхай курил свою трубку.

— Хоть ты тресни, мне все равно. Собрался ехать — поезжай один. Слышишь меня?

Эрхай вдруг взревел:

— Слышу! Ты не поедешь!

Все остолбенели. На Эрхая опять нашло. Он соскочил с кана, босиком протопал к умывальнику, схватил таз с водой и выплеснул в сторону Сяохуань. Та подпрыгнула как ошпаренная, но рот закрыла на замок. Эрхай бывал таким брыкливым всего пару раз в год, и тогда Сяохуань в перепалку не ввязывалась — себе дороже. Зато после она всегда с лихвой возвращала себе должок.

Сяохуань выскочила из дома, услышала, что Ятоу плачет, вернулась, сгребла девочку в охапку и осторожно шмыгнула за дверь мимо Эрхая.

— Срамота! — сказала старуха, и это было не про одну Сяохуань.

Дохэ молча слезла с кана, собрала пустые чашки и объедки на деревянный поднос, подошла к двери. У порога сидел Эрхай, курил трубку. Дохэ отвесила ему поклон, Эрхай уступил дорогу, и она спиной вперед выпятилась за дверь. Чужому человеку одного взгляда на эту сцену хватило бы, чтобы понять: с девушкой не все ладно. Здесь, в семье начальника Чжана, такие поклоны и церемонии были не к месту, но домочадцы давно привыкли к Дохэ и не замечали ее странностей.

С тех пор в Аньпине больше не встречали ни Эрхая, ни Сяохуань. Старуха, выбираясь в поселок, рассказывала об отъезде сына то одно, то другое:

— Наш Эрхай поехал к дяде, у того своя фабрика.

— Эрхай-то нашел в городе работу, будет получать казенное жалованье.

В поселке тогда было расквартировано много бойцов НОАК, и все как на подбор южане, то было время подлинного слияния Севера и Юга. Парни из поселка один за другим вступили в Освободительную армию и отправились на юг. Поэтому отъезд Эрхая никого не удивил.

Спустя год начальник Чжан получил от сына письмо, Эрхай писал, что мечта стариков наконец-то сбылась — у них родился внук. Старик Чжан послал с поездом новое ватное одеялко, тюфячок и наказал передать Эрхаю, чтоб они непременно отнесли ребенка в ателье сфотографировать: матери не терпится на внука посмотреть, даже глаза зудят.

На второй день после того как председатель Мао с трибуны на площади Тяньаньмэнь провозгласил о создании Нового Китая[38], от сына пришло еще одно письмо. Мать глядела на фотокарточку, вложенную в конверт, из глаз ее текли слезы, а на губе повисла слюна. С карточки на старуху глядел грозный бутуз со вздыбившимися волосенками. Старик Чжан заметил, что внук похож на Дохэ. Жена чуть не задохнулась от возмущения: по такому крохе разве видать, на кого похож? Начальник Чжан только вздохнул. Он знал, что старуха сама себе голову морочит: не желает признавать половину японской крови, что течет в жилах ее внука, хоть убей. Будто от этой японской половины можно запросто отмахнуться. Она сунула карточку в карман и, радостно дробя ножками, поспешила в поселок: внук наш чуть Сяохуань на тот свет не отправил, вон какой великан! Что ни час грудь требует, все молоко у Сяохуань высосал! Старуха хвасталась, глаза ее от улыбки превращались в две изогнутые щелочки. Только близкие подруги Сяохуань шептались меж собой: «Кто тебе поверит? У Сяохуань там живого места не осталось, куда ей родить?»

Мать спрашивали, много ли Эрхай получает в городе. Старуха рассказывала: он рабочий первого разряда на коксовальном заводе, таких государство кормит, одевает и жилье дает. Тогда ей говорили: счастливец ваш Эрхай. И мать, тоже счастливая, сама верила в собственную выдумку.

Когда в окрестных деревнях учредили бригады трудовой взаимопомощи[39], старики получили третье письмо от Эрхая. Старик Чжан станцией больше не заведовал, в конце прошлого года ему на смену прислали нового молодого начальника. А он теперь был дворником Чжаном, каждый день проходил метлой зал ожидания размером в шесть квадратных столов, а площадку перед входом на станцию мел так, что пыль вставала столбом до самого неба. В тот день, прочитав письмо от Эрхая, дворник Чжан замахал метлой что было мочи. Старуха его в могилу сведет своим ревом, это как пить дать. Сын Эрхая заболел и в прошлом месяце умер. Хорош Эрхай, о таком деле только месяц спустя написал. И плакать-то матери поздно.

Старухин рев и впрямь чуть не свел дворника Чжана в могилу. Из охапки приданого внуку она то крохотную шапочку хватала, то башмачок и заливалась слезами. Рыдала о горькой доле Эрхая, о судьбине своей и старика, о Сяохуань, о чертовых япошках — заявились в Китай, все повырезали, повыжгли, погнались за невесткой, та и выкинула старшего внука. Старуха плакала-плакала и доплакалась до Дахая. Бессовестный, сбежал из дома в пятнадцать лет, и где потом промышлял, где разбойничал — одному богу известно.

Дворник Чжан сидел