Десерт из каштанов - Елена Вернер

Несмотря на сухой ее голос, Гаранин с удивлением заметил, что по ее лицу снова катятся крупные слезы. Он вспомнил ее, искалеченную, набор костей и суставов, человеческий конструктор, который доставили им на «Скорой» полтора года назад. Он пересчитал все ее операции и наркозы, которые давал ей сам, все миллилитры и миллиграммы, которые выдержал этот организм. Радиацию рентгена, титан искусственных вставок в ее кости… Рядом с этим удивительным человеческим существом, ставшим еще более уникальным, чем оно было рождено на свет, озвученная ею история меркла и казалась серой и плоской до оскомины.

– Ну, Санька, нашла из-за чего слезы лить! Сплошь и рядом такое. Ты молодая, с мозгами все в порядке. Найдешь еще лучше. Тем более что ты недавно второй раз родилась.

– Ага…

– А маму твою понять можно. Как она натерпелась! Вера, помню, Ромашова, ее нашатырем в коридоре откачивала… Ей теперь с тебя пылинки сдувать хочется. Ясное дело, почему не стала ничего говорить. Чтобы ты вот так не убивалась!

– Но ведь я все равно узнала. Он сам сказал… Как же так, я ведь должна была почувствовать… что-то в глазах увидеть, разве нет? Когда он приезжал меня навещать. Женщины же обычно такое чувствуют, нет? Так говорят… А я совсем, видать, невнимательная… Так радовалась, дура. И вот он сказал.

– Да. Сказал. Но перед самой выпиской, когда ты уже выкарабкалась. И молодец, что сказал, другой бы еще тянул кота за одно место… Оцени это!

Саня резко повернулась к Гаранину:

– Я не могу без него жить. Я не хочу. Все это без него не имеет смысла!

Осознав, что она имеет в виду, он не удержался.

– Да ты что? – Он даже сощурился. – Вот молодец, додумалась. Мы что, зря тебя латали, по кускам собирали? Твое тело тебя не подвело, три десятка врачей тебя не подвели, а какой-то придурок сдался. И что теперь из-за этого? Сдохнуть?

– Я его люблю, – почти простонала Саня и принялась отчаянно тереть лоб, словно пытаясь вытереть, выскоблить оттуда эту мысль и это чувство. – Я его люблю!

Арсений оттолкнулся от стены и встал напротив девушки, практически нависнув над ней:

– Ты его любишь. Ага. И что из того? Ты что думаешь, любовь – это такая уж ценность? Редкость? Да оглянись ты вокруг. Посмотри повнимательнее! Все кого-то любят, каждый. Куда ни плюнь – попадешь в чью-то любовь. И ни черта это никого не извиняет, ни за что! Поняла меня? Ни один плохой поступок не может оправдываться любовью. Это нечестно. Нечестно, слышишь? Это твоя жизнь, жизнь человека. Вот что дорого. Черт, да это ведь дороже всего! И это надо уметь ценить, а не размениваться на медяки. Привыкли все коту под хвост пускать. Человеческую жизнь не ценят, оборзели вконец. Люди, господи, да что с вами не так?! Конечно, вешайся иди, топись, что уж тут. Мальчик бросил девочку, самое время распустить нюни. Только мать свою на тот свет не забудь захватить, раз такая умная. Она ж тебя зря рожала. Да?

Он осознавал, что говорит, кажется, жестокие вещи. Возможно, чересчур. Но все равно верил в каждое свое слово. И негодовал, что собранная, почти рожденная заново в стенах больницы Саня Франкенштейн осмелилась пойти наперекор своему спасению – в котором, кстати, Арсений принимал непосредственное участие. Это показалось ему кощунственным, как плевок в церкви.

Тон или смысл сказанного Гараниным достиг сознания Сани. По крайней мере, она перестала плакать и несмело покосилась на Арсения, высматривая что-то в его лице.

– Простите. Мне не следовало так говорить… – вздохнула она.

– Тебе такое думать не следовало. А говорить – говори на здоровье, я и не такое слыхал, – миролюбиво отозвался Гаранин, уже ругая себя за вспышку. Ведь перед ним обиженный ребенок, не больше. Не стоило принимать ее слова всерьез. – Санечка, дорогая, – он снова прислонился к стене и даже тронул рыжеволосую девушку за тонкое, птичье плечико. – Послушай меня. Ты жива-здорова, молодая эффектная девушка… Красивая-красивая, уж поверь мне. Сколько тебе, двадцать шесть? О, Сань, да еще сколько таких Федь-то будет, а? Так что даже думать не смей расстраиваться! Поняла меня?

Она криво улыбнулась, ковыряя заусенец на пальце.

– Эй, поняла, Александра Архипова? – Он приподнял ее лицо за подбородок и заглянул в глаза, чувствуя свое превосходство взрослого невлюбленного человека, считай что родителя, над растерявшимся подростком. – Плюнь и выкинь из головы. Это мое тебе врачебное предписание. Да?

– Да, Арсений Сергеевич, – энергично покивала она, явно хорохорясь.

– Смотри у меня!

Гаранин лихо подмигнул ей и отправился восвояси. Он взбежал по лестнице и толкнул дверь отделения, чрезвычайно довольный собой: ситуация была неприятная, но ему удалось повернуть все в правильное русло. Ай да ловкач!

Заглянул на пост, быстро изучил общий монитор, куда выводились показатели всех пациентов отделения в реальном времени.

Юная медсестра Леночка подлетела к нему с кипой бумаг:

– Арсений Сергеевич, подпишете на перевод?

– Давай.

Он просмотрел бумаги, поставил свою ровную подпись и передал стопку обратно. В этот момент к ним из сестринской вышла Ромашка:

– Мальчик приходил в себя. Давление низкое. Перелили еще две единицы. Узнали имя – Михаил Иванович Воронко, десять лет и семь месяцев.

– Спит?

– Да, только что уснул.

– Спрашивал?

– Да, – Ромашка сразу смекнула, о чем он. – Пока не сказали.

– А полиция что?

– Звонили полчаса назад. Есть бабка у него, но она парализованная, после инсульта, дома. Уже полтора года как.

Гаранин молча кивнул и отошел. Мальчишка в одночасье потерял родителей, и жизнь его теперь круто изменится. Через несколько суток его переведут в травматологию, а потом… Тело заживет, но что будет с ним самим, с личностью, когда после семьи, по выходным выбиравшейся из города на рыбалку, он вдруг окажется в детском доме? Бабку, конечно, заберут в дом престарелых, где она весьма скоро отойдет в мир иной. Месяца три максимум, там дольше не живут. Не надо быть Нострадамусом, чтобы увидеть эту историю так явственно, как она промелькнула перед внутренним взором Гаранина. Грустно, но он уже не впервые сталкивается с подобным.

Чуть позже он созвонился с майором Грибновым. Тот узнал его не сразу и не был настроен на разговор, сообщил только, что все без изменений, имени девушки они до сих пор не узнали и что у него и так дел невпроворот. И повесил трубку.

I

Из оранжевой тетради в синюю полоску: