Легкое дыхание - Иван Бунин

— Ну да, ученого учить — только портить, —насмешливо сказал Беклемишев.

Турбин хотел продолжать, сказать, что он думает, более яснои связно. Но Беклемишев, как бы забыв о его присутствии, тихо и спокойнопромолвил Линтвареву:

— Да, так я думаю, что это еще гадательно: князьслишком глуп для этого, а Гарницкий — юн.

Линтварев виновато посмотрел на Турбина. Турбин смолк.Теперь ему хотелось одного — поскорее уйти из столовой. Но встать сразу былонеловко.

— А я все хотел попросить у вас какой-либо книжицы извашей библиотеки, — сказал он наконец, подымаясь.

— С величайшим удовольствием, — поспешил ответитьЛинтварев.

Турбин встал и медленно прошелся по столовой. Он долго стоялперед камином, рассматривал большой портрет Толстого, писанный маслянымикрасками. Но ему уже было не по себе. Музыка в зале ударила ему по сердцукак-то болезненно. И, под предлогом, что он идет слушать, он вышел в залу.

XV

Играл член суда.

— Что это? — спросил сидевший около негостарик-помещик, обращаясь к хозяйке.

— Соната Грига. Вы не знаете?

— Десять лет не играл, — сказал помещик совздохом, — а хорошо!

— Чудо! — подтвердила хозяйка.

Музыка Грига решительно не нравилась Турбину. Звуки лилисьвычурно, быстро и не трогали его сердца. Он чувствовал, что она так же чуждаему, как все общество, окружавшее его. В начале вечера он все ждал, что будетчто-то хорошее. Теперь это чувство ослабело. Он думал, что надо идти домой, чтоникому он не нужен. Никто даже не поинтересовался им, не поговорил, чтобыузнать, что он за человек. Даже хозяин только предупредительно, беспокойновежлив с ним…

Музыка смолкла. «Посижу еще, послушаю немного иуйду», — решил Турбин. Но поднялся разговор о Григе. Старик-помещикдобродушно-насмешливо покачивал головой. «Хорошо, а не забирючивает», —говорил он. Член суда горячился, доказывая, что «Григ великолепен».

И, покачивая головою, тихо начал «Белые ночи» Чайковского:

Какая ночь! На всем какая нега!

Турбин не знал ни этих слов, ни Чайковского; но при первыхже чистых звуках мелодии у него дрогнуло сердце: что-то нежно-призывающее былов них; а когда эти зовущие звуки определились в томительно-грустные, Турбинузахотелось плакать.

Но рояль стих. Турбин встал: ему хотелось еще музыки, но онне знал, что назвать. Он подумал о «Молитве девы»… но это было как-то неловкосказать.

— Будьте добры, сыграйте еще что-нибудь, — обратился он к члену суда.

— Что же? — спросил тот, перебирая ноты.

— Что-нибудь Бетховена.

Член суда посмотрел на него внимательно.

— Сонату? — спросил он. Турбин в смущении качнулстаном.

— Да, сонату…

— Какую же?

— Все равно… — пробормотал Турбин, чувствуя, чтонад ним смеются.

Но тут позвали к столу. Турбин настроил себя чинно и шелмедленнее всех.

Хозяин особенно хвалил и предлагал селедку. Член суда, свидом знатока, попробовал ее и нашел «гениальной».

— Николай Нилыч! Водки? — сказал хозяин.

— Можно! — ответил Турбин.

— Хинной или простой?

— Хинной так хинной.

— Так будьте добры — распоряжайтесь сами.

— Не беспокойтесь, не беспокойтесь, пожалуйста!

Около стола теснились, оживленно переговаривались.

С тарелкою в руках Турбин долго стоял в конце всех. Он необедал и с особенным удовольствием выпил рюмку водки, погонялся вилкой заускользающим грибком и ограничился на первое время пирогом. После первой жерюмки он почувствовал легкий хмель, очень захотел есть и долго, поглядываяискоса и стараясь не торопиться, ел одних омаров. Член суда уже дружескипредлагал ему выпить с ним, и Турбин выпил еще рюмку простой водки. И водка идружеский тон члена суда совсем размягчили его.

Первые минуты опьянения он чувствовал себя так же, как всамом начале вечера: как сквозь воду видел блеск огней и посуды, лица гостей,слышал говор и смех, чувствовал, что теряет способность управлять своимисловами и движениями, хотя сознавал еще все ясно. Раскрасневшееся, потное лицозатягивало паутиной; в голове слегка шумело. Но все-таки он старалсяоглядываться смело и весело своими томными глазами. Ему было жарко. Когда жеЛинтварев (Турбину казалось, что и Линтварев запьянел) взял его под руку иповел к столу ужинать, он почувствовал себя очень большим и неловким.

— Не выпьем ли еще по единой? — сказал член суда.

— Блаженный Теодорит велит повторить, — отвечалТурбин со смехом.

— Repetitio est mater studiorum.[1] Heтак ли? — промолвил с другого конца флотский офицер, явно подделываясь подсеминарскую речь.

Турбин понял это и вызывающе поглядел на офицера. «Ну, ичерт с тобой!» — подумал он и, усмехаясь, крикнул:

— Optime![2]

Член суда поспешил налить. Хозяйка как будто вскользь, нозначительно поглядела на него. И это Турбин заметил, но никак не мог обидеться:так просто и тепло стало у него на душе.

— Да и последняя! — сказал он, выпивая и махаярукой. — Я и так мокрый, как мышь.

Удерживаясь от смеха, младшая княжна зажала рот платком.

Ужин, как показалось, прошел чрезвычайно быстро. Турбинзапомнил только, что ел горячий ростбиф, что сои огнем охватили ему рот, что онпил мадеру, лафит и плохо соображал, о чем идет говор.

Когда подали шампанское (был день рождения хозяйки), Турбинбыстро встал и оглушительно крикнул «ура!». Но за оживлением на это не обратилиособенного внимания. Все столпились в кучу, поздравляя хозяйку и самогоЛинтварева. Линтварев, с бокалом в одной руке, прижимал другую к сердцу истарался казаться и тронутым и шутливым.

— Ура! — крикнул еще раз Турбин, но уже потише иулыбнулся слабой, жалкой улыбкой.

— Не стоит! — шепнул доктор, сжимая ему локоть.

— Ну, не надо…

И, улыбаясь, Турбин медленно пошел в залу. Теперь он уже освоилсяс тем, что не может управлять собою.

XVI

В зале Прохор Матвеич разносил чай, снова предложенныйхозяином. «Люблю, грешный человек! — говорил он. — Господа, ктожелает китайского зелья?» Все приняли это предложение с шумными одобрениями,как на земских собраниях: «Просим, просим!..»

— Сергей Львович, сыграть просим! — крикнулхозяин.