Когда я вернусь, будь дома - Эльчин Сафарли

Возвращался домой, думая о том, как важно быть честным с собой. Только так можно понять, куда двигаться. Честность делает эмоции прозрачнее – лучше слышишь сердце. Мы часто жалеем себя, оправдываем, сравниваем – и сбиваемся с пути, проживая не свою жизнь. Не надо бояться искать дорогу к себе настоящему, отвечать за свой выбор, не надо сваливать ответственность за полученный результат на страну, людей или придуманную «особость».

Скучаю. Папа

Досту,

двое суток был в бреду. Температура сорок, кашель. Почти ничего не помню, только обрывки. Лысый парень с фонендоскопом, Мария, протирающая мне лицо прохладным полотенцем, шершавый язык Марса, лижущего мою руку, желание встать. Не получалось – проваливался в полудрему.

Повторяющийся сон, мутная картинка. Вижу тебя, дочь, у океана. В том же пальто сливового цвета. Я на расстоянии двадцати шагов. Хочу подойти – не выходит. Ноги не слушаются.

В твоих руках письма. Конверты распечатаны, из некоторых выглядывают исписанные листы, мой почерк. Смотришь на меня. Одной рукой прижимаешь письма к груди, другой заправляешь за ухо рыжую прядь.

Зову тебя, но голоса нет, воздух застревает на подходе к связкам. Будто нервные окончания отмирают одно за другим. Скоро перестану видеть, слышать тебя.

Небрежно рассовываешь письма по карманам пальто, отворачиваешься и заходишь в воду. Полный штиль, морозно. Вода уже по пояс. Поднимается выше, вот-вот покроет плечи. Я пытаюсь кричать – бесполезно.

Океан поглощает тебя. Водная гладь в считаные секунды разравнивается. Будто тебя и не было.

Просыпаюсь. Надо мной склонилась Мария, я дома. Какое счастье, что это был сон.

***

…Утром третьего дня болезни смог встать. Сначала шатало, чуть не упал на заставленную лекарствами тумбочку. Дышать тяжело. Дома никого. Видимо, Мария с Леоном выгуливают Марса. Надел брюки, свитер, набросил куртку, обулся и вышел из дома. На улице щедрое солнце, снег местами подтаял. Впервые вижу такое тепло в Городе вечной зимы.

Не могу отлеживаться, зная, что мы с тобой в одном городе. Ты наверняка меня ищешь.

Иду к домам, в которых останавливаются приезжие. Может, ты там?

На центральной площади, кажется, собрался весь город, люди радуются выглянувшему солнцу и выходному дню. Низко летают чайки, угощаясь подачками отдыхающих. В палатках варят глинтвейн, крутят сладкую вату, пекут блины. Звучит музыка – снова аккордеон, как в тот день, на вокзале.

Во мне живет предчувствие.

Перед пансионом «Морские часы», на спонтанно созданной летней веранде, несколько десятков человек. Пьют кофе, играют на гитаре, танцуют. Прохожу мимо столиков, осматриваюсь. За одним из них, у самого края, – девушка с короткой стрижкой. Лица не вижу – она ко мне спиной. Пальто цвета сливы, шарф, рядом чемодан… Досту!

Ты одна, на столике чайник, чашка и печенье с красной начинкой. Открываешь конверт с письмом.

Ускоряю шаг. После болезни чувствую слабость, кружится голова, от волнения шумит в ушах. Опускаюсь за свободный столик: отдохнуть, не торопиться, насмотреться на тебя, написать письмо.

Еще несколько минут, и я подойду к тебе сзади и положу руку на плечо. Ты обернешься.

Здравствуй, дорогой Амир!

Пишу из поезда, еще трое суток пути. Как доедем до Стамбула, отправлю тебе это письмо.

Хочу тебя поблагодарить. За помощь, особенно в тяжелые месяцы.

Судьба отняла у меня семью, по кусочкам. Не злюсь на нее. Может, и странно. Человек должен сохранять уважение к своей жизни, какой бы она ни была. Оно начинается с откровенного разговора с собой – без лжи и честолюбия.

Детство мое пришлось на военные годы. Слезы, голод, смерть. Помню, я выбегала на полуразрушенную улицу, смотрела на склонившуюся над домом сосну, словно оберегающую его жителей (и как ее не срубили на дрова?!), и думала: как красива жизнь. Красоты в ней больше, чем боли. Никогда не забуду сосновый аромат – смолистый, горьковатый, прохладный.

Отец не вернулся с фронта. Мама работала медсестрой, я ходила в школу. В старших классах подрабатывала после уроков на ткацкой фабрике, получала гроши, но и это были для нас деньги. Хотелось помочь маме. Она уставала, ночами плакала. Я знала, что у меня любви к жизни больше, чем у мамы, значит, и сил тоже.

Мама надломилась после смерти отца. Любила его до безумия. Плача, причитала: «Почему у меня так случилось?» Я не знала, что ответить, мне было больно за маму и обидно, что мое присутствие не облегчало ее страданий.

Я старалась радовать маму до ее последней минуты. Но перед тем как навсегда закрыть глаза, она задала все тот же вопрос: «Почему у меня так случилось?»

Я выросла, и у Чехова мне встретились важные строки: «…если бы начать жизнь снова, притом сознательно? Если бы одна жизнь, которая уже прожита, была, как говорится, начерно, другая – начисто! Тогда каждый из нас, я думаю, постарался бы прежде всего не повторять самого себя, по крайней мере создал бы для себя иную обстановку жизни».

Если бы маме дали вторую попытку, как бы она прожила? Хочется верить, счастливо. Без вражды с тем, что идет навстречу.

Амир, покидая Город вечной зимы, я думаю о прошедшем, оно открывается мне глубже.

Ганс и Досту – одно целое. Пуповина, которую не перережешь. Они не смогли по отдельности, в разных мирах.

Миром для Досту был ее отец. Будучи крохой, она успокаивалась в его объятиях, не засыпала без папиной сказки. Эта связь делала меня счастливее: наш ребенок рос в любви – в главном, что могут дать родители.

Потом мы ее потеряли. Болезнь крови. Похоронили дочь у океана, в том городе, где она впервые его увидела. Однажды Досту спросили, кого она любит больше всего. Она ответила со всей серьезностью: «Океан, папу и маму. А еще печенье с малиновым джемом».

На самом деле Ганса не стало в день, когда умерла Досту. Он любил жизнь и был примером любви для нее. Поэтому продолжал путь.

Перечитываю его письма. Плачу. Ганс видел все иначе. С детской непосредственностью, без боязни задавать вопросы и искать на них ответы. С умением приходить через ошибки к открытиям.

Он не верил, что в этом мире его дочери больше нет. Его сердце остановилось, когда он обознался. Та девушка отвезла Ганса в больницу…

Перед отъездом мы с Леоном пришли на берег, к перевернутым лодкам. Я вспоминала прогулки с мужем: как по рисунку волн мы угадывали настроение океана, как спасали замерзшие ракушки из-под снега, отогревая их в ладонях, как я читала ему книги о видах метелей, а он отвечал, что, когда ветер дует на раны, они заживают скорее.