Когда я вернусь, будь дома - Эльчин Сафарли

После завтрака Мария пойдет чистить от снега палубу Озгюра. Она обязательно споет ему (например, это: “Bet your bottom dollar you and I are through / ‘Cause lipstick on your collar told a tale on you, boy”[10]) и заглянет в бортовой журнал за мыслью дня.

Скучаю по дому.

Умид спит. Проснется через час, пойдем в пекарню. Наливаю стакан воды, в свете ночника осматриваю жилище. Одна совмещенная с кухней комната, скрипучий паркет, окна с деревянными рамами, выходящие на ветхий отель.

В Стамбуле дома имеют имена. Наш, четырехэтажный, голубого цвета, без балконов, – Мельтем. Теплый ветер дует с моря.

На столе книга. «Стихи души» Сохраба Сепехри[11]. Открываю страницу с закладкой. «Есть город за морями, / Где ширь солнца соразмерна глазам любующихся рассветом. / Поэты там – наследники воды, мудрости и света. / Есть город за морями! / Надо построить лодку»[12].

Пойду-ка к морю.

Спускаюсь по переулку, бугристому, узкому, мощенному брусчаткой. За одним на всю улицу деревом (кажется, каштаном) высится мечеть. В темном небе кружат чайки. На подоконниках первых этажей спят кошки. Воздух пахнет неведомой специей, морской солью и надеждами миллионов, прошедших по земле древнего города.

Досту, стоя перед Босфором, подумал: я ведь могу сюда больше не вернуться, а вид на пролив – со мной или без меня – останется прежним.

Внезапно со всех мечетей округи и с противоположного берега зазвучал азан. С первых же нот птицы взмыли в небо, закружились над городом. Закрыв глаза, я растворился в свободе.

Скучаю по тебе. Папа

Досту,

мы с Умидом шли в пекарню по предрассветному городу, вдоль трамвайных рельсов, пустующего рынка и греческого храма. Желтый свет фонарей слепил глаза, понурые дворняги искали еду, обрывки вчерашних газет разлетались по улицам.

Бронзовая статуя быка гордо поблескивала, словно озаренная величием города.

Стамбул без людей не выглядит апокалиптично, его красота независима и самодостаточна.

Происходящее со мной – как сон. Пока не привык к новой среде – другие картинки, краски, звуки. В Городе вечной зимы все сдержаннее, лаконичнее… Не буду сравнивать.

Умид рад, что уехал из холодов.

«Если бы не родители, я бы вообще не вспоминал о так называемой родине. Там народ мечтает о демократии, хотя на деле она ему не нужна».

К счастью, помимо готовности к бунту, в нем живет и умение задавать себе вопросы.

«Я открываю про себя новое через отношения с людьми. Они показывают мое настоящее лицо, истинные мотивы поступков. Правда не всегда приятна, но лучше лжи. Учусь жить этим днем, текущим мгновением. Трудно. Мысли убегают то в прошлое, то в будущее».

Хочу, чтобы у Умида все получилось. И чтобы Бог его не забывал.

Проходим желтое трехэтажное здание, на сетчатом заборе детские рисунки. Школа.

«Когда возвращаюсь с работы, малышня как раз выбегает во двор на большую перемену. Смотрю на них и думаю: в детстве нас наказывали за вранье, сейчас мы выросли – и нас недолюбливают, наказывают либо убивают за правду».

Дочь, когда мама сообщила мне, что беременна, я почувствовал себя самым счастливым человеком. Признаюсь, не только из-за того, что стану отцом. Благодаря ребенку еще раз проживу детство!

Покачивая тебя на руках, совершая с тобой первые шаги к познанию мира, я заново ощутил ту безмятежную легкость, но уже с осознанием, что вскоре она закончится.

Мы катались на коньках, плюхались с разбега в июльское море, придумывали истории твоим куклам, складывали под новогодней елкой подарки для мамы и спустя ночь радовались, разворачивая свертки, приготовленные мамой для нас.

Кто-то сказал, что детство – потерянная земля. Не соглашусь. Если мы захотим, то, взяв за руки детей, сможем вернуться в те края.

Скучаю по тебе. Папа

Досту,

знаешь, что меня восхитило, когда я впервые попробовал симит? Хрустящая корочка цвета золотой монеты, вычеканенной по приказу султана. Я полагал, такой оттенок от подрумянивания. Ошибался.

Заготовки, растянутые тонкими жгутами и слепленные в кольца, окунают в смесь вываренного сока плодов рожкового дерева, растительного масла и воды. Обваливают в поджаренных зернах кунжута, отправляют в каменную печь.

В Стамбуле говорят: «Без симита не будет хорошего дня». Национальное достояние. Без него не обходится ни один завтрак: сладкий чай, оливки, брынза, нарезанные огурцы, помидоры и теплый кунжутный бублик.

…Рабочий день в пекарне начинается в четыре утра: ребята выпивают по стаканчику чая – и вперед. В шесть первая партия симитов должна появиться на прилавке. Вторую забирают уличные торговцы – с корзинами на головах ходят по району, выкрикивая: «Горячие симиты! Горячие симиты!» Чем громче кричишь, тем больше продашь.

Тесто замешивают с ночи. Сухие дрожжи, мука, подсолнечное масло, соль, сахар (не более столовой ложки) и вода. Оно должно быть крутым, гладким, не липким (по мере необходимости подсыпают муку). Самая важная часть рецепта – лепка симитов. Вот чему мне предстоит научиться, дочь.

Скучаю по нашей пекарне. Амир, спасибо ему, работает один, присматривает за мамой и Леоном. Оставил им свои сбережения, должно хватить на первое время.

Леон привыкает к новой жизни. Перестал сидеть у окна с видом на дорогу и, проходя мимо, отворачивается, словно не позволяет прошлому себя затянуть. Заколку Дарьи переложил из-под подушки в коробку с бижутерией Марии. Иногда достает, обнюхивает, кладет обратно.

Недавно исчезли игрушечные машинки Леона, обыскались. Обнаружили в мусорном ведре.

Мария обнимает Леона чаще обычного, даже если тот отталкивает; старается с ним общаться, даже если не отвечает.

«Никто не заменит ему маму. Я хочу быть Леону другом. Конечно, нужно много терпения и бодрости духа. Устаю. Лишние два часа ночного сна помогают восстановиться. По утрам Леон приходит ко мне под бочок, укрывшись одеялом, сворачивается клубком, щурится от удовольствия. Полежит немного и уходит обнимать Марса».