Кровь и серебро - Соня Рыбкина

– Да, смекалки и хитрости тебе не занимать, – ответил Хильдим. – Я принимаю твой вызов.

– Я не оставлю тебя, – промолвила Морена, вставая с постели. – Позволь мне пойти с вами.

Хильдим скинул шубу и накинул ее жене на плечи, а потом обнял ее.

– Все обойдется, – сказал он, и втроем они вышли из избы. Перед ней располагалась широкая заснеженная площадка, где и решено было сразиться. У Хильдима не было меча – на это и рассчитывал бесчестный Марил, – но колдун надеялся, что дар его не подведет. Морена стояла поодаль и наблюдала за ними, коря себя за то, что колдовство не было ей подвластно; она ничем не могла помочь мужу. Морена смотрела на него, на его губы, шепчущие невиданные заклятия, на пальцы, которые извергали столпы искр; его черные кудри разметались, а на бледном лице застыло напряженное выражение…

«Все обойдется», – повторила она про себя его слова.

И все текло хорошо; силы Марила постепенно иссякали, годы его давали о себе знать; Хильдим же был полон юношеской безудержности. «Выманить бы меч из его рук, – думал он, – и останется только вновь лишить его возможности ворожить».

И вдруг в последнюю минуту, когда Хильдиму это почти удалось, Марил приблизился к нему вплотную – резко, неожиданно; колдун и сам не мог понять, как это случилось. Острие серебряного меча – единственного на свете оружия, способного убить его, – прошло ему прямо в сердце. Он упал на колени, хватаясь за рукоятку в попытке вытащить клинок из груди; в том не было никакой пользы. Все было кончено.

Марил расхохотался с гибельным торжеством, но дикий, отчаянный крик Морены заглушил его смех. Она кричала так, что все вокруг замолчало, застыло в своем безмолвии; умолкли птицы, замерли в страхе лесные звери; крик ее разносился по всей земле, полный неизбывного страдания – страдания женщины, потерявшей мужа. Марил прекратил смеяться, закрыл руками уши – крик этот проникал в самое его нутро, не давал дышать, не позволял даже сдвинуться с места. И северный господарь вспомнил слова стража долины: «Все сбудется в свое время». Может быть, и одержал он победу над врагом своим, но здесь же нашел и свою погибель – сбылись все страшные предсказания, все предупреждения воплотились в жизнь.

Он чувствовал, что обращается в камень, и тело его будто разрывало на тысячи кусочков; крик Морены по-прежнему звенел у него в ушах, и наконец он стал камнем: неживым, твердым, застывшим веществом, подобным его душе; стал им – и распался на мельчайшие частицы, а порыв ветра подхватил их и унес далеко-далеко от этого леса, от златоградской ведьмы и ее мужа…

Едва придя в себя, Морена подбежала к Хильдиму; казалось, его тихое дыхание еще было слышно. Осторожно она достала меч, порвала кафтан, чтобы взглянуть на рану – но ее не было. И крови не было. На том самом месте, в которое угодил клинок, лежал хрустальный оберег, теперь будто склеенный из крошечных осколков. Хильдим открыл глаза; Морена бросилась ему на грудь, не сдерживая рыданий.

– Ты спасла меня, – сказал он хрипло и добавил довольное: – Ведьма!

Морена подняла лицо и посмотрела на мужа; он улыбался, хотя давалось это ему нелегко. Он был еще слаб.

– Надо будет навестить Альдо, – сказала она, улыбаясь сквозь слезы ему в ответ. – Думаю, его сад наконец расцвел…

Эпилог

Солнце стояло высоко. Сани, влекомые особым чародейством, шли по земле так же легко, как по снегу. Сад уже показался вдали. Морена посмотрела на Хильдима; солнечные блики затерялись в его черных кудрях. Казалось, только вчера (или тысячу лет назад?) она была здесь, въезжала в ледяные чертоги Альдо: заколдованные, замученные тяжким проклятьем.

Теперь все было иначе. Вокруг царил легкий, душистый запах, теплый весенний воздух окутывал и обнимал за плечи. Морена подумала о Мариле, о поединке – случившееся превратилось в страшный сон, замерло где-то в памяти, и все же Морене не давала покоя мысль – что, если бы она не смогла? Что, если бы древнее колдовство – сильное, крепкое, извечное колдовство любви – не спасло их, а сила, доставшаяся ей от матери, не проснулась бы в душе, не взяла бы верх? И этот сад – чарующий, бело-розовый, полный света – навсегда остался бы ледяным, мерзлым, лишенным всякой жизни?

Они подъезжали. Морена увидела Альдо; он сидел в глубине сада за дубовым столом, склонившись над книгой. Как и тогда, Альдо был одет в простой белоснежный кафтан, но сейчас казался сгустком сияния и тепла. Хильдим помог Морене выйти из саней; она взяла его руку, посмотрела в глаза. Не было ничего прекраснее того, что она чувствовала, и это счастье ничем не должно было теперь омрачиться. Что, если?..

Альдо подбежал к Морене, и она обняла его – румяного, полного радости и жизни, потрепала по рыжей макушке, и он вдруг заливисто засмеялся. Его колокольчатый смех разнесся по всему саду. Хильдим не сдержал улыбки. Сейчас Альдо не был вечным колдовским созданием, не был маленьким демоном (как называл его Хильдим), живущим не первую сотню лет. Он будто стал обычным мальчишкой, искренним и беспечным.

Альдо позвал их к столу, на котором по мановению руки появились восхитительные пироги и серебряные чарки со слегка поблескивающим багряным вином.

– Был я вчера у старухи Кикиморы, – сказал Альдо важно. Солнечные лучи золотили его волосы. – О ваших подвигах, дорогая госпожа, судачит весь колдовской люд.

Морена смутилась и отпила немного вина.

– Горько, что о моих славных делах теперь все забудут, – Хильдим сокрушенно покачал головой, но в синих глазах его мелькнуло лукавство. – Только и будет, что разговоров о златоградской ведьме.

– Ты, конечно, мой добрый и давний друг, – Альдо надкусил пирог и аж зажмурился от удовольствия, – но умение быть благодарным никогда не являлось твоей сильной стороной. Не правда ли, милостивая госпожа?

Он подмигнул Морене, и она вдруг на долю секунды увидела перед собой не смешного мальчишку, а тоненького юношу, хитрого и невероятно довольного собой. Видение сразу исчезло. Золотое сияние исходило от ее пальцев, подушечки приятно покалывало. Пройдет пара сотен лет – и вот каким он будет! И останется юным уже навсегда.

Колдовство пока не было полностью подвластно Морене, но ей нравились такие случайные его проявления; в груди разливалось теплое чувство. Свобода… Дар, которым ее мать предпочла пожертвовать ради обычной жизни, из-за которого ее погубили, освободил Морену. Разве не в этом состоит вся прелесть бытия, когда чародейство клубится в твоей душе, когда оно замирает на кончиках пальцев, а с губ в любой момент готовы сорваться колдовские слова? И сила, льющаяся изнутри мощным потоком, которую даже ты сам не можешь приручить до конца, которая будто составляет всего тебя, тебя самого, сливаясь с тобой в единое целое, проникая в самое сердце, – разве это не то, ради чего стоит жить?

Морена погладила налитой бочок серебряной чарки, и она тотчас снова наполнилась живительным напитком. Даже в этой легкой ворожбе было свое могущество, свое очарование.

– Спасибо тебе, Морена, – тихо проговорил Альдо и склонил голову. – Я уже потерял надежду, что когда-то мой сад снова зацветет, а весеннее